Малкольм рассмеялся:
— Она уже наполовину влюбилась в меня. С чего бы ей не хотеть со мной ехать?
— Это значит, что наполовину ее любовь не твоя, — отметил Аластер. — Ты не думал, что лучше было бы обсудить поездку с ней?
Малкольм не стал его слушать. Он зашагал прочь, игнорируя последние слова Аластера о долге и семейном блаженстве. Что Аластер мог знать о браке? Легко было верить в Бога и быть хорошим, когда на тебе не лежит ответственность за половину округа.
Религиозности Малкольма хватило, чтобы вздрогнуть от этой мысли, но не более. Он пришпорил коня. Прошлой ночью, когда он овладел Эмили у окна, он думал вначале, что так напомнит себе, что брак заключен лишь для спасения земли вокруг замка и что ему нужна от нее покорность, не удовольствие.
Но затем он растворился в ней, как всегда бывало. Она уже стала для него необоримым отвлечением…
Он должен был положить этому конец. Напомнить им обоим, для чего был заключен брак. Ему нужен был деловой, пристойный, бесстрастный союз, который не станет отвлекать его от выполнения долга.
И если для этого придется отказаться от страсти, он должен сделать это сейчас — до того, как зависимость от нее перерастет в неспособность ее бросить.
* * *
Когда вошла горничная с чашкой горячего шоколада, Эмили оттолкнула свой столик для письма. Она проснулась почти три часа назад, когда услышала шаги Малкольма, без запинки следующие мимо ее комнаты.
Впервые со дня свадьбы она просыпалась одна. Наверное, она должна была испытать благодарность за то, что ей не пришлось говорить с Малкольмом прежде, чем она успела почистить зубы и расчесать волосы. Но она никогда не испытывала того, что должна была бы.
Прошлая ночь не была исключением. Из разговоров, которые шепотом вели матроны, когда думали, что их никто не слышит, Эмили знала, что леди из общества почти не испытывают удовольствия на брачном ложе. Как бы чувствовала себя женщина вроде леди Харкасл, если бы кто-то нагнул ее над сиденьем у окна?
— Как вы себя чувствуете, миледи? Похоже, у вас жар, — заметила Уоткинс, подавая Эмили горячую чашку с подноса.
Чувствовала она себя плохо — ее затошнило при мысли о леди Харкасл и от воспоминания о записке от Пруденс. Однако горничной она ответила:
— Чудесно. Хотя, возможно, ванна мне не помешает.
— Я так рада, что мы возвращаемся в Лондон, миледи, если позволите мне сказать. — Уоткинс позвонила в колокольчик, вызывая служанку для подготовки ванны. — Кухня так далеко от спальни, что горячей воду почти что не донесешь.
— Что? — вскинулась Эмили.
Уоткинс взглянула на нее непонимающе.