На этот раз они дружно позволили ей верить в то, во что ей очень хотелось верить.
— Все будет хорошо, Эмили, — сказала Элли. — Бывают скандалы и хуже внезапно открытого авторства.
Эмили больше не интересовали скандалы. Ее беспокоило то, как Малкольм будет теперь на нее смотреть и обретут ли его глаза серебристый свет — или отныне в их жизни останется лишь дневное одиночество, без ночей страсти.
Но она улыбнулась Элли, словно соглашаясь с ее словами.
— Я уверена, что будет. Благодарю за чай и за совет.
Она обернулась к Пруденс, которая искоса за ней наблюдала.
— Прю… я могу называть тебя Прю, или ты предпочитаешь мисс Этчингем?
Пруденс слабо улыбнулась.
— Ты можешь называть меня Пруденс, если мне все еще можно называть тебя Эмили.
Эмили тоже улыбнулась. Все остальное рушилось на глазах, но первый признак спасения старой дружбы придал ей сил.
— Пруденс, благодарю тебя за предупреждение. Если твоя мать не выдала ничего непоправимого, скажи, что я готова ей заплатить. Что угодно, все, что потребуется, лишь бы она молчала.
— Я передам ей, — сказала Пруденс. Но в ее голосе прозвучало столько сомнений, что Эмили снова упала духом. — Она так зла… с тех пор, как Карнэч отверг меня ради тебя, что я не уверена в ее согласии.
Эмили натянула перчатки.
— Неважно. Я сама заварила эту кашу. И не буду кормить ею других.
Мадлен порывисто обняла ее, Эмили не успела увернуться.
— Тебе станет легче, когда ты признаешься Малкольму, — сказала она. — Неважно, что будет дальше, мы никогда тебя не оставим.
Только потом ей позволили уйти. Они ничем больше не могли ей помочь, когда ее брак оказался внезапно на тонкой полоске льда.
И хотя она сама зажгла костер на краю, наблюдая, как тонет их брак, Эмили знала, что их отношения с Малкольмом достойны спасения.
Она лишь молилась о том, чтобы не было слишком поздно спасать их из бездны.
* * *
Малкольм взболтал виски в бокале, позволив жидкости взметнуться до самого края. Руки перестали дрожать часом раньше — добрый знак, учитывая, что он хотел разобраться с будущим столкновением, не доходя до рукоприкладства.
Но разум успокоиться не желал. На часах было только четыре. До времени, в которое он обещал Эмили вернуться, оставался еще час. Малкольм пришел в три и сразу направился в свой кабинет. Комната ощущалась чужой — с пустым столом и книгами, которые были куплены ради заполнения полок, а не подобраны в соответствии с его вкусом. Но ждать Эмили в спальне он просто не мог.
Кровать позволит с легкостью притвориться в последний раз, что между ними все хорошо.
Он чувствовал, что задыхается. Рванул узел галстука, сбросил его на стол, когда ткань наконец поддалась. Галстук упал на книгу, которую он швырнул туда часом раньше. Фергюсон давным-давно советовал ему спросить Эмили об этой книге. И он спросил, но не настаивал, хотя ее преданность писательству должна была его насторожить. В то время он убеждал себя в том, что сам виновен в ее испорченной репутации, и ничто не могло его переубедить.