Проводив гостей, Вергун разделся и лег в постель. Сделав вид, что спит, он незаметно наблюдал за Глашей. Ходила она по избе неслышно, сняв сапоги, в шерстяных носках. Убирая со стола, что-то мурлыкала себе под нос. Грудь у нее была высокая, голова маленькая, волосы темные, стянутые в узел на затылке, платье из шелка, поверх него она фартук повязала. Дело в руках Глаши спорилось, как-то красиво она все делала. Любил Вергун на Глафиру смотреть, когда она работала по дому.
Утром чуть свет пришел за капроновой сетью Щелкунов с матросом. Собрал он со стола сеть, матрос у порога разжег охапку принесенного с собой можжевельника. Густой и почему-то навевающий грусть дымок потянул в дом. Щелкунов держал над костром сеть, что-то шепча и приговаривая.
— Дурак ты, Щелкунов! — беззлобно бросил Вергун, собираясь в море.
— А вот поглядим, дурак или поумней вас будет! — огрызнулся Щелкунов.
Поймав на себе осуждающий взгляд Глафиры, Вергун, оправдываясь, сказал:
— Видишь, Глаша, в народной примете смысл есть — поморы сеть дымом курили, из белой нитки она была вязана… Чтобы рыба ее не видела. Эта сеть крашеная. Выходит, глупость одна…
— Обычай не рокан[12] —с плеч не скинешь, — мягко, но с укоризной сказала она.
Щелкунов с матросом унесли сеть. Вергун задержался у двери.
Глафира собрала подорожники, завернула в газету, перевязала бечевочкой и, положив на край стола, протянула ему руку.
Они простились. Вергун взял со стола сверток со снедью, вышел из дома и, не оглядываясь, стал спускаться к бухте.
Он знал: все равно Глаша в окно не выглянет, на порог не выйдет, на пирс, как другие, провожать не придёт. Гордая. Все они такие койдинские. У них говорят: «Если в Койде, хлеба не будет, рыбы не будет, соли не будет — Койда на одной славе проживет!»
Вот какой народ, эти койдинские!
На побережье Баренцева моря весь год дуют ветры муссонного характера: в зимнее время — с суши, в летнее — с моря. Весною ветры изменчивы, и, как говорят поморы, юго-восточный обедник часто сменяется полуночником, северо-восточным ветром.
На этот раз с удивительным для весны постоянством третьи сутки дул свирепый северо-восточный ветер.
Сторожевой корабль «Вьюга», пережидая шторм, зашел в губу Железную и отдал якорь.
Команда, утомленная трехдневным, вымотавшим силы штормом, с облегчением вздохнула.
Поливанов спустился в каюту — последние сутки он не сходил с мостика.
Сняв обледеневший реглан, Поливанов повесил его возле грелки, с трудом стянул валенки и, не раздеваясь, лег поверх одеяла. С висящего на переборке каюты портрета смотрела Наталья — жена. Виделись они не часто. Наталья преподавала английский язык в Мурманском мореходном училище. Во время каникул жена обычно приезжала к нему в Коргаеву Салму, и, если ее приезд совпадал с его отпуском, они вместе уезжали на юг. В прошлом году им повезло. «Вьюга» стояла в Мурманском доке, и Поливанов часто бывал дома. Очень редко, когда корабль приходил в базу, ему удавалось с почтовым катером наведаться домой.