И какая же это безысходность!
Родителей же не поменяешь. Родители же даются человеку раз и на всю жизнь.
С самого рождения они для тебя… Они для тебя — самые умные, самые добрые, самые справедливые люди на Земле.
И вдруг…
Если эти родители знали! Если бы они только знали! Так нет! Считают, что они непогрешимы. Не докажешь им, не убедишь.
Ты не можешь быть прав, потому что ты ребенок.
Эх, какие же они взрослые, эти родители! Какие они безнадёжно взрослые!
Вот в муках и переживаниях и заснул Сашка Цыган…
И не слышал он, конечно, лежа на чердаке, как в своей комнате кряхтели и бормотали его родители.
— Ну… ну, скажи, а? Разве я не прав?! Ну…
— Ага…
— Я тебе честно говорю, я же хотел… Хотел… Вот, думаю, покурю и пойду к нему. Честное слово!.. Пойду и скажу: «Сосед, — скажу, — а сядем, сосед, на мотоцикл да поедем в район. Сдадим билет на вашу фамилию. Вот же, сосед, бухгалтер, образованный человек, дело имеете с финансами, пусть будет на вас записана, пока ребята не подрастут…». Честное слово, вот так думал… А он!.. Эх!.. Пришёл и — будто я себе!.. Ну!
— Не волнуйся, Павлуша, хватит. Снова до утра не уснешь.
— Я не волнуюсь, но… Вот тут… — Павел Максимович стукнул себя тяжелым кулаком в грудь, даже в матрасе звякнула пружина. — Вот тут… будто кто мне нож воткнул и поворачивает, поворачивает… Заподозрить меня, что я… себе!.. Ну!
В матрасе снова звякнул пружина.
И, словно эхом прокатившись через два сада и два огорода, звякнула её в ответ пружина в тахте соседской хаты. Там тоже не спали.
— Сколько лет жили душа в душу! Сколько лет! — драматично шептал Семен Семенович.
— Эх-хе-хе! — вздохнула Мария Емельяновна.
— И я всегда… Ты же помнишь, как я… на правлении, и… А он…
— Эх-хе-хе! — снова вздохнула Мария Емельяновна.
— И что же я — себе, что ли? Я же хотел как лучше всего… по-человечески хотел. Хотел зарегистрировать. Оформить официально, чтобы… он же в этом не смыслит ничего… чтобы нотариально записано было… в документах… что машина, дескать, принадлежит всем троим. И до совершеннолетия поставить на консервацию… А он… Вот!
— Да не кури, Сенечка! Ты же бросил. Сердце будет болеть снова. Я тебя прошу. Не кури.
— Да обидно же! Обидно! — ударил себя в грудь Семен Семенович. — Словно я себе!.. Ну!..
И звякнула пружина в тахте, покатилось эхо через два сада и два огорода. И тонко зазвенела в пружине кровати родителей Цыгана.
Ну и сложные же эти взрослые! Ну и сложные же они люди. Ничего иногда не поймешь.