В Раммидж Робин вернулась в приподнятом настроении. Она была довольна тем, что написала, хотя ей очень хотелось кому-нибудь это показать — какому-нибудь близкому по духу, знающему и доброжелательному читателю вроде Чарльза. Они всегда могли рассчитывать друг на друга. Очень жаль, что теперь они не видятся. Конечно, никаких окончательных, прощальных слов сказано не было. Почему бы не позвонить ему, когда она окажется дома, и не попросить прочитать ее черновик? Для этого совсем не обязательно встречаться, хотя гораздо удобнее, если он приедет на выходные и прочитает рукопись прямо при ней. Итак, Робин решила позвонить Чарльзу тем же вечером.
Подойдя к дому, она обнаружила на крылечке письмо от Чарльза и девять писем от Вика Уилкокса. Последние Робин тут же выбросила в мусорный бак. А письмо Чарльза распечатала. Оно оказалось очень длинным, и Робин читала его, стоя посреди кухни, даже не сняв куртку. Потом все-таки разделась, налила себе чаю и села за стол, чтобы дочитать.
Дорогая Робин!
Несколько раз безуспешно пытался тебе дозвониться, а ваша секретарша ни в какую не признавалась, где тебя искать. Поэтому я и пишу тебе. Впрочем, в сложившихся обстоятельствах это даже лучше. Телефон не вполне удобен для серьезного общения, ибо не допускает ни абсолютного отсутствия, как письмо, ни физического присутствия, как разговор с глазу на глаз. Сплошное подобие беседы. Отличная тема для семинара, не так ли? «Роль телефонного разговора в современной художественной прозе (на примере творчества Ивлина Во, Форда Мэдокса Форда и Генри Грина)»…
Впрочем, хватит об этом. Я хотел сообщить тебе, что собираюсь коренным образом сменить сферу деятельности. Хочу перейти в коммерческий банк.
«Вы уже засмеялись?», как спрашивал своих читателей Элтон Локк. Я, конечно, староват для таких перемен, но чувствую уверенность в успехе и воодушевлен подобным испытанием. Мне кажется, это первый рискованный поступок в моей жизни, вследствие чего я ощущаю себя человеком. Само собой, мне придется пройти через период обучения, но даже тут зарплата будет гораздо выше моей теперешней, а дальше — заоблачные выси. Впрочем, я принял это решение совсем не из-за денег, хотя чертовски надоело бороться за то, чтобы сводить концы с концами. Главное — это стойкое ощущение того, что университетский преподаватель, особенно в такой дыре, как Саффолк, обречен стоять на обочине исторического процесса, сидеть на мели устаревшей идеологии.
Мы с тобой, Робин, росли в период, когда государство было мудрым: люди верили в государственные школы, государственные университеты, финансируемое государством искусство, государственные пособия, государственную медицину, ибо все это было прогрессивным. Теперь все иначе. Левые подкидывают денег на все эти структуры, но не в состоянии убедить этим никого, даже самих себя. Люди, работающие в государственных институтах, подавлены и деморализованы. Свидетельством тому невероятное смирение, с которым академические учреждения встретили сокращение штатов. Разве имело место хоть одно заметное выступление против? Нет смысла обвинять Тэтчер, словно она одна и есть та ведьма, которая заворожила нацию. Тэтчер хорошо чувствует Zeitgeist