Пировали до самого вечера; скоморохов попеременно сменяли девичьи хоры. Особенно запомнилась Аскольду одна из исполненных ими песен — величальная.
— Ай да Янь! — восклицал чуть захмелевший князь, утирая широким рукавом льняной рубахи (одет был по-простому!) выступившие на глаза слёзы. — Угодил ты во всём князю, вовек не забуду!
Помнил Аскольд, как в детстве пела ему бабушка величальную. И как пела! Душу выворачивала наизнанку.
У воеводы тоже сердце от песен заходилось, и очень рад был за сына своего. Всегда чем-нибудь удивить может!
А какие красавицы поют! Нарядные, чистенькие. А голоса-то, голоса! И песня славная!..
Славная от слова «слава», повторяемого в песне постоянно. Поэтому кто-то из скоморохов взял в руки бубен и бил в него после каждого спетого хором этого слова, громким коротким боем как бы вколачивая «славу» в сердце каждого слушающего:
Слава нашему богу,
Слава!
Князю нашему на земле Слава!
Чтобы нашему князюшке не стариться,
Слава!
Его золотому платью не изнашиваться,
Слава!
Его добрым коням не изъезживаться,
Слава!
Его верным слугам не измениваться,
Слава!
После сих слов песни Аскольд подумал: «В самую цель! Словно стрелы меткого ратника...»
Чтобы правда цвела в Руси Киевской,
Слава!
Краше солнца светла,
Слава!
Чтобы князя золота казна,
Слава!
Была ввек полным-полна,
Слава!
Чтобы большому Днепру-батюшке,
Слава!
Слава неслась до моря,
Слава!
Малым речкам до мельницы.
Слава!
А эту песню мы хлебу поем,
Слава!
Хлебу поем, хлебу честь воздаём.
Слава!
Старым людям на потешение,
Слава!
Добрым людям на услащание,
Слава!
«Хлебу-то честь воздают, потому как жатва скоро у русов... Говорил же в дороге князь, — промелькнуло в голове у грека. — За душу хватают песней своей молодицы».
Отзвенели слова песни сладкозвучными гусельными струнами, князь Аскольд, растроганный, встал из-за стола, обнял каждую девицу из хора и каждой что-то шептал на ушко. Те, счастливые, зарделись, как маков цвет.
Тут и звёзды на небе высветлились, и кто как мог стал устраиваться на ночлег. Кевкамен приказал постелить ему и отцу Михаилу на стожке сена. Епископа подхватили под руки и, как куль с зерном, плюхнули на стожок; пристроился на сене и грек. Рядом улеглись два дружинника Яня.
Не спалось. Дружинники были почти трезвыми: видать, по приказу князя много не пили. Оружие при себе имели. На всякий случай: ночь впереди.
Звёзды мерцали холодно, глазам становилось больно. И зябко.
За лесом вдруг раздался вой.
— Это волк... Вот уж вторую ночь жутко воет. Что надо ему?! — сказал один из дружинников.
— Может статься, потерял волчицу?.. — предположил другой.