– Очень мило, – замечает Гэвин.
– Я была несмышленым ребенком, – бурчу я себе под нос. – Жизнь оказалась совсем не так безгранична.
Гэвин резко останавливается и меня тоже останавливает, схватив за плечо.
– Это ты о чем?
Я пожимаю плечами и оглядываюсь. Нелепо это выглядит – стою посреди улицы на Манхэттене, а Гэвин пристально всматривается в мое лицо. Но он не отворачивается и сверху вниз заглядывает мне в лицо, ждет ответа. Так что я наконец поднимаю глаза и отвечаю на его взгляд.
– Не такую жизнь я думала прожить, – объясняю я, помолчав.
– Хоуп, но по-другому и не бывает. Ты ведь и сама это знаешь, а? Жизнь никогда не идет по тому плану, который мы придумываем.
Я вздыхаю. Я и не жду, что он поймет.
– Гэвин, мне тридцать шесть лет, и ничего из того, о чем я мечтала, так и не сбылось, – все же пытаюсь я объясниться. – Иной раз просыпаюсь и думаю: как я вообще сюда попала? Видишь ли, в один прекрасный день вдруг понимаешь, что ты уже не молод, уже сделал окончательный выбор и теперь поздно что-либо менять.
– Совсем не поздно, – возражает Гэвин. – Никогда. Но я понимаю, о чем ты.
– Тебе-то откуда это знать? – Мой голос звучит резче и жестче, чем хотелось бы. – Тебе всего двадцать девять лет.
А он смеется.
– Не бывает такого волшебного возраста, в котором вдруг перед тобой закрываются все возможности, Хоуп. У тебя столько же возможностей изменить свою жизнь, что и у меня. Я только хотел сказать, что никогда и ни у кого жизнь не складывается в точности по плану, как задумывалось. Но определить, счастлив человек или нет, можно только по тому, как он держит удар.
– Ты вот счастливый. – Это звучит как обвинение. – В том смысле, что у тебя, по-моему, есть все, чего ты хочешь.
Он снова смеется.
– Хоуп, ты серьезно думаешь, что я с детства спал и видел, что буду заниматься ремонтом, и мечтал чинить текущие краны?
– Откуда я знаю, – неуверенно мямлю я. – Может, мечтал…
– Представь, нет! Я хотел быть художником. Таких чудиков, как я в детстве, наверное, не бывает – я все время просил маму водить меня в Музей изящных искусств в Бостоне и смотрел там на картины. Я все говорил ей, что уеду во Францию и стану живописцем вроде Дега или Моне. Они были у меня самыми любимыми.
– Ты хотел стать художником? – недоверчиво переспрашиваю я. Мы снова трогаемся в путь, к предполагаемому дому Жакоба Леви.
Гэвин, весело фыркнув, смотрит на меня сверху вниз.
– Я даже пытался поступить в ШМИА.
– ШМИА?
– М-да, вижу, ты не большой любитель изобразительного искусства, – подмигивает мне Гэвин. – Школа при Музее изящных искусств в Бостоне.