— Вот смотри, малыш, это те бравые парни, которые в течение шести месяцев не давали нам покоя. Теперь они будут искупать свою вину, и работать на Великую Германию. Хотя я очень хорошо знаю русских, и мне кажется, что славяне в неволе работать не будут. Борман и Гимлер ошибаются, считая, что пленных «Иванов» можно заставить работать. Среди них обязательно появятся комиссары, которые даже в плену будут мутить воду.
— Гер капитан, я много раз слышал про комиссаров, а что это за люди такие! — спросил тогда я, глядя на удаляющуюся колонну пленных.
В тот момент я вдруг представил, что по воле судьбы, по воле случая, я, солдат вермахта, тоже буду пленен. Что ждет меня в русском плену!? Избиения и голод, холод и непосильный каторжный труд? Я смотрел на пленных, а в моем сердце почему-то оставался странный осадок. Я знал, что ждет большевиков в Германии. Я знал, что многие еще погибнут в дороге, но я искренне тогда желал, чтобы они все вернулись домой, и мне было почему-то жаль их. Я не знаю, то ли Бог тогда сказал мне, то ли это были какие-то другие силы, но в те минуты, мне солдату Великой Германии было почему-то стыдно. Я смотрел на своего командира и чувствовал, что он также больно переживает за свой народ. Я знал, что он присягал на верность фюреру. Я знал, что он воюет не с народом, а с той системой, которая так безжалостна была к людям этой великой страны.
— Ну что, малыш, опрокинем по штофу русского шнапса!? — спросил гауптман Крамер. — Московская водка, чертовски хорошо восстанавливает кровеносную и нервную систему и греет кишки в такую мерзкую погоду.
— Так точно господин капитан. Нам необходимо слегка подлечить свои нервишки после этой зимы в большевистском котле.
Стеклянные, узорчатые двери гасшттета открылись, и в одно мгновение в нос ударил терпкий запах сигарного дыма. В ресторане на сцене танцевали русские девушки, которые под музыку махали ногами, одетыми в черные шелковые чулки. За столиками при свете свечей, утопая в сигарном дыму, сидели офицеры-летчики, танкисты, отдыхающие после боев пехотинцы и артиллеристы. Кто играл в карты, кто в кости, а кто, изрядно набравшись, рассказывал о своих фронтовых подвигах. Гауптман, осмотревшись, прошел вглубь зала и присел за свободный столик.
— Присаживайся, Кристиан, — сказал он, указывая мне на свободный стул.
Присев за стол, я стал внимательно оглядывать окружающую меня публику. Подвыпившие летчики спорили о своем, и все еще продолжали летать, махая руками и кружась вокруг своего столика. Через минуту к нашему столу подошел русский официант. Его красная рубаха в мелкий горох с косым воротом и хромовые сапоги, начищенные до зеркального блеска, подчеркивали в нем душу истинного славянина. Белоснежное полотенце, перекинутое через руку, еще более выявляло загадочный традиционный русский стиль. На ужасном немецком он с лукавой улыбкой спросил: