— Ганс, — протянул мне свою руку один из солдат и, пожав её, похлопал меня по плечу.
Где-то в самой глубине помещения во мраке, опершись спиной на стену, сидел еще один солдат, закрыв глаза. Снайперская винтовка лежала на его коленях. Видимо он спал, и лишь голос капитан привел его в чувство.
Крамер сказал:
— А это знаменитый рыжий Ульрих из самого Гамбурга. Ты не смотри, что он спит. Он когда-то слыл настоящим весельчаком и затейником. У него с русскими свои счеты. В районе кирпичного завода большевицкий снайпер неделю назад завалил его брата. Ульрих, словно озверел и теперь работает исключительно по большевицким снайперам, мечтая уложить своего обидчика.
Ульрих открыл глаза и молча пожал мне руку.
— Держись меня, малыш, и все будет хорошо, — сказал Вальтер, угощая меня сигаретой. — Мы не дадим этим дерьмовым «Иванам» убить лучшего художника нашего тысячелетнего рейха. Я буду первым, чей портрет ты нарисуешь, а я пошлю своей Кристине. Мы тут все одна команда и ты тоже должен стать частью нашей команды.
— Это толстячок Уве, тоже из Гамбурга. Он очень большой любитель женщин, ты еще не один раз узнаешь о его подвигах на любовном фронте. Вот только мне кажется, что он все придумывает. Его мечта трахнуть русскую бабенку. Вот только жаль, что они в бега ударились. А кто в боится за свои целки, сейчас прячется по грязным подвалам и землянкам, — сказал Крамер, намекая на нежелательные контакты с местными женщинами. — Вильгельм! Вили — это большой охотник на вшей, они очень любят его тряпки. В его униформе они, что тараканы на грязной кухне плодятся. Я, малыш, не удивлюсь, если они его даже в плен к русским сволокут. Вот только жаль будет такого сапера. В рейде ему нет цены. Для него любая русская мина это рождественская петарда. С остальными, Крис, ты уж сам познакомишься. Наши разведчики все достойные парни и почти с первого дня на восточном фронте. Я с ними с боями прошел от самой Варшавы и могу положиться за каждого, как на самого себя.
Некоторые солдаты дремали после своей удачной прогулки по русским тылам, другие занимались бытовыми делами. Вся эта фронтовая суета придавала старинному русскому подвалу своеобразное фронтовое настроение. Я в то время был по настоящему горд за то, что перевелся в разведку, и мне казалось тогда, что я выполняю в этой жизни что-то очень важное и обязательно вернусь домой с настоящим «Железным крестом». Тогда я, возможно, был наивен и еще многого не понимал в этой войне, но уже через год я пойму, как глубоко заблуждался в своих мыслях о наградах, о нашей победе. Мне повезло, что я остался жив в этом пекле и я думаю, что это был настоящий господний промысел. Бог, наверное, знал, что я в конце жизни возьмусь за перо, и оставил меня жить ради того, чтобы рассказать своим детям о том, что довелось пережить не только мне, но и всему немецкому народу. Я тогда еще не знал, что моя встреча с отчим домом затянется на целых десять лет, и эти десять лет я проведу здесь в России. Это еще будет, а пока шел 1942 год, и до конца войны было еще три очень трудных и очень страшных года.