"Экстренный вечерний выпуск" — было написано на первой странице аршинными буквами, — "Историческая победа большевистской эскадры" — этот заголовок чуть поменьше. "Германский флот разгромлен у Моонзундского архипелага".
Великий князь Александр Михайлович брезгливо, словно дохлую крысу, взял двумя пальцами, истрепанную и засаленную донельзя газету, недоверчиво оглядел ее со всех сторон и осторожно положил на стол. Потом, любопытство все же победило природную брезгливость, и он, перелистнув первую страницу, погрузился в чтение. Все было не так плохо, как казалось, и через пять минут на его возбужденные возгласы прибежали оба Николаевича, а так же прихромал чувствующий себя немного чужим муж Ольги Александровны полковник Куликовский. Через некоторое время, привлеченный возбужденными голосами и необычным оживлением, в купе, где собрались великие князья заглянул товарищ Задорожный, дабы проверить — не затевают ли его подопечные чего-нибудь контрреволюционного.
Ужом ввинтился он между полковником Куликовским и Великим князем Петром Николаевичем, глянул в распластанную на столе газету и остолбенел. Как-никак, Филипп Задорожный был боевой черноморский матрос, по штабам не отсиживался. Практически вся война на Черном море для русского командования заключалась в одной навязчивой идее. У кого-то такой идеей-фикс было "Убить Билла", а у кого-то — "Утопить Гебен". Конечно, были еще и Босфор с Дарданеллами, но, сначала подайте нам "Гебен"!
Так черноморцы гонялись за ним с по всему морю, к сожалению, без особого успеха, поскольку преимущество хода у новейшего германского линейного крейсера сводило на нет превосходство объеденного отряда русских броненосцев в артиллерии. Так вот, корабль на огромном фото в газете, беспомощно завалившийся на один борт, и зияющий огромными пробоинами в палубе, был как две капли воды похож на вдоволь попившего русской кровушки старину "Гебена". Да это и не удивительно, "Гебен" и "Мольтке" близнецы-братья, или, выражаясь по морскому, "систешипы". Шум и гам по мере изучения материалов газеты все увеличивалось, и, наконец, дошло до той интенсивности, которая бывает на заполярных птичьих базарах.
Тут уже не выдержали нервы у женской половины пассажиров романовского поезда. Первыми на толпу, словно пара ворон, налетели "черногорки", утащив из купе своих мужей от греха подальше, пока дело не дошло до "оскорбления действием". Не успела захлопнуться за ними дверь, как в купе появилась Великая княгиня Ольга, забравшая своего ненаглядного полковника для задушевного разговора, чтобы разрядить обстановку. К тому же в соседнем купе, превращенном в детскую, разбуженный великокняжеским галдежом заплакал их трехмесячный сын Тихон.