Укрываясь от дождя под козырьками крыш, он направился вдоль по улице Прадо, размышляя про себя, что лучше всего было бы обратиться в посольство, вот только у него теперь не было документов, которые могли бы удостоверить личность. Он мог бы, конечно, попытать счастья, просто назвав свое имя: вдруг кто-то из чиновников знаком с его работами на тему испанской живописи Золотого века; иначе он будет вынужден обратиться за помощью к своему другу в министерстве иностранных дел, что было бы с его стороны не слишком удобно и, мягко говоря, двусмысленно, ибо этот его друг из министерства, бывший однокашник по Кембриджу, в настоящее время являлся мужем той самой Кэтрин, с которой он уже в течение нескольких лет крутил амуры за его спиной, и если письмо, где он сообщал ей о разрыве, уже попало к ней в руки, реакция женщины могла быть самой непредсказуемой: от вспышки неконтролируемой ярости до признания мужу в своих любовных интрижках.
В обоих случаях ссылаться на авторитет своего друга не казалось здравой идеей. С другой стороны, пребывание Энтони Уайтлендса в Мадриде было вызвано предложением, требующим максимальной скрытности. Англичанин спрашивал себя, не налагает ли характер задания строгой профессиональной тайны и, как следствие, невозможности объявить о своем присутствии дипломатическому корпусу собственной страны. Но если не обратиться за помощью в посольство, то как найти выход из ситуации, которая казалась ему безнадежной? Единственная альтернатива заключалась в том, чтобы рассказать о происшествии герцогу де ла Игуаладе и довериться ему. Конечно, это означало потерять всё уважение и дискредитировать себя в глазах герцога и его семьи. Энтони побледнел и покраснел, представив выражение лица Пакиты, когда она узнает о его приключениях. Всё не в его пользу, подумал Энтони.
Он дошел до Нептуна, и тут начался дождь. Не зная, где от него укрыться, он несколькими прыжками поднялся по лестнице музея Прадо и направился в сторону кассы. По утреннему времени посетителей было немного, кассирша его узнала и, весьма растроганная его бедственным положением, любезно пропустила и даже не спросила пропуск, который также был украден.
Уже войдя под своды музея, он еще раздумывал, куда бы ему направиться, когда ноги сами привели его в зал Веласкеса. Он хотел посмотреть на "Прях", однако невольно остановился возле портрета Мениппа, залюбовавшись этой незаурядной личностью - полунегодяем, полуфилософом. Ему всегда казался странным выбор Веласкесом моделей. В 1640 году Веласкес написал два портрета, Мениппа и Эзопа, призванных соперничать с двумя другими, очень похожими портретами, написанными Питером Паулем Рубенсом, пребывавшим в то время в Мадриде, и самому королю предстояло решить, чьи портреты лучше: Рубенса или Веласкеса. Рубенс написал портреты двух всемирно известных греческих философов, Демокрита и Гераклита.