— Этот? — спросил Мюллер, подталкивая ко мне невысокого парня. — Узнаешь?
— Он самый. Спасибо, Мюллер. Привет, Юра.
— Привет.
Не сговариваясь, разом повернули на Лагерштрассе. В вечерние часы здесь людно, даже тесно.
— Кто вы? — спросил Юра.
— Не узнаешь?
— Нет.
— И неудивительно. Ты ведь моложе, и в школах разных учились. А я вот смотрю на тебя, а вижу мать — до того вы похожи.
— Я рад. Я очень рад. И неправда, что я вас не знаю. Я просто забыл, а сейчас уже вспомнил.
Мы вспомнили родных, множество общих знакомых — что может быть приятнее на чужбине?
Юра был очень взволнован. В глазах его блестели слезы. Он крепко-крепко сжал мою руку выше локтя и с чудесной юношеской непосредственностью предложил:
— Давай теперь не разлучаться, жить вместе?
— Это же замечательно, Юра. Для этого я тебя и разыскивал. Но как устроить?
— Я попрошу Мюллера. Он сделает.
3
Нога болела ужасно. Посредине подошвы вздулся нарыв, зелено-фиолетовый, как недозревшая слива. Ходить было уже невозможно: наступать одинаково больно что на пальцы, что на пятку. Оставаться в лагере — опасно, пойти в лазарет — еще опаснее.
Припрыгивая, опираясь на кусок неструганой рейки, я потащился на работу. По пути получил от конвоира несколько тычков прикладом. Отстающих всегда бьют.
День выдался тяжелый. Работать я не мог — боль грызла ногу: в мастерской без всякого повода вдруг вспыхнула ссора, и после нее все сердито сопели, уткнувшись в работу. В завершение перед обеденным звонком пришел Мюллер, сердитый как черт.
— Идем! — кивнул мне. — Приготовь морду.
В кабинете метался Ратингер. Руки за спиной, полы халата развевались, открывали замшевые короткие штанишки и толстые волосатые ноги. Проходя мимо, он пнул ногой табуретку с такой силой, что она, кувыркнувшись в воздухе, гулко ударилась о стену.
— К черту! — Он подлетел ко мне. — Почему скрыл, что ты офицер? Почему, сволочь?
Я сразу оглох от тугого удара.
— Отвечай здесь за каждого идиота. Ваша протекция, Мюллер! Вы понимаете, что это значит? Фарфоровая фабрика господина Гиммлера — и в ней работает большевистский офицер! Анекдот! Гнусный анекдот!
Мюллер стоял в стороне, бросал на меня злые взгляды.
— Чтобы духу его здесь не было! Убирайся! Убирайтесь оба. Вон! — Профессор, коротко взмахнув, дал мне в челюсть. Больно ударившись о косяк, я вылетел за дверь. Следом выскочил Мюллер.
На следующий день меня на работу не взяли.
Кристиан замкнул меня в спальне, и до возвращения команд с работы время прошло благополучно, если не считать того, что лицо заплыло синяком, а нарыв все еще не мог прорваться сквозь толстую кожу подошвы. Она глянцево блестела, натянулась, кровь приливала толчками, словно сердце из груди перескочило в ногу и там пульсировало болью.