Прикасаться мерзко.
Нет, не страшно, но сама ткань, мнущаяся под пальцами, сохраняющая форму, будто пропитанная воском, неприятна… ткань.
Пропитанная воском.
Безумие?
Но почему бы не попробовать. И Кейрен, захватив подол платья, рванул. Ткань расходилась беззвучно, оставляя на пальцах жирный налет. Полосу Кейрен свернул и, зажав между коленями, накрыл руками. Левая саднила, и стоило потянуться к жиле, как свежий ожог полоснуло болью.
Вот сволочь…
…и кто знает об этом его изобретении?
Гений ненормальный, чтоб его…
Вдох и выдох.
Расслабиться, пусть и колени свело судорогой.
Снова вдох. И на выдохе, медленно, перегоняя силу в пальцы, которые почти и не ощущаются. Это нормально, это пройдет. Главное – не отвлекаться.
Сердце бьется в ритме жилы… и та близка, тянет живое железо.
Нельзя.
Не так.
Пальцы раскаляются, и кажется, пахнет паленой шкурой. Вечно у него все не так как надо. Но ткань вспыхивает, сразу и резко. Беловатый огонь трещит.
И Кейрен, выронив жгут, торопливо поддел его ногой.
Со светом жить стало веселей. Вот только мертвецы скалились вовсе не дружелюбно.
– Вам ведь все равно, леди. – Кейрен продолжил рвать платье на полосы: все же ткань горела быстро. – А мне отсюда выбираться надо.
Труп покачивался, и голова кренилась вправо, с трудом удерживаясь на иссохших связках. Почему-то Кейрену было неприятно от мысли, что голова эта, оторвавшись, покатится по полу. И он, стиснув зубы, придержал ее.
– Вы уж…
Пальцы наткнулись на что-то твердое в волосах.
Шпильки!
Какой же он идиот!
– Благодарю вас, леди, от всей души. – Он высвобождал шпильки осторожно, опасаясь, что время и сырость истончили металл.
Раз… и два… и третья, выдравшаяся с прядью потускневших волос. С полдюжины набралось. И хотя Кейрен никогда прежде с замками дела не имел, но теорию более-менее представлял. Времени для практики у него с избытком.
И, опустившись на колени перед замком, Кейрен произнес:
– Может, все-таки по-хорошему договоримся?
Первая шпилька сломалась в руке…
Марта спускалась осторожно. Со ступенечки на ступенечку. Она уговаривала себя поторопиться, однако страх был сильнее. Крутые ступеньки, скользкие, легко споткнуться, полететь вниз.
Убиться до смерти.
Марта тихонько захихикала. Какая же она глупая! Конечно, этот, который сыночком Ульне притворяется, ее и без того убьет, чего уж тут… а она все одно дрожит.
Идет.
Ниже, ниже, встать передохнуть, потому как сердце тяжелое в груди колотится, до синих мошек перед глазами. И в ногах слабость непонятная.
Трусиха.
Всегда такой была, но не всем же смелыми быть, как Ульне… бедная, бедная, мучится. Когда еще отойдет? Надо будет попросить этого, пусть пастора приведет, причастит перед дальнею дорогой, глядишь, и легче станет измученной душе.