Дима сунул Кате пирожок прямо в рот. Она откусила и механически прожевала, даже не заметив, что ест.
Диме теперь было неловко и стыдно стоять рядом с ней на Арбате. Потому и филонил в кафешке, отогреваясь, пока Катя отстаивала все от звонка до звонка.
Она стала похожа на сумасшедшую старуху — глаза огромные, из орбит вылазят. В них болезненный лихорадочный блеск. Под глазами круги, губы совсем бескровные, а пепельные волосы почему-то больше не вьются волной, а торчат абсолютно прямые, как пакля, выбиваясь из-под надвинутой на самые брови шапки.
Светлое пальто, которое купил ей Кирилл, давно потеряло былой лоск и теперь смотрелось будто с чужого плеча. Его густо покрывали пятна — Катя могла сесть где угодно или даже лечь, не заботясь о сохранности одежды.
Впрочем, играла она блестяще. Так одухотворенно, так неистово, что, несмотря на трескучий мороз, рядом с ней всегда кто-то стоял.
И много бумажек летело к ее ногам в подставленный фанерный ящик от посылки.
Это Дима усовершенствовал процесс собирания мзды, потому что в осенние дожди шапка размокала в луже, и деньги тоже мокли.
У него душа кровью обливалась, видя, как портится заработок, но порой неудобно было выгрести улов, потому что зрители стояли плотной толпой, и не хотелось прерывать концерт, чтоб не спугнуть потенциальных благодетелей.
Теперь в благодарность уличным музыкантам люди опускали деньги в прорезь фанерной крышки. Это было еще удобно тем, что никто не видел, сколько там, внутри…
А внутри иногда скапливалось вполне прилично. И это все кидали Кате. Она своей скрипочкой умела разжалобить сердца…
И хотя Дима, исполняя лишь роль провожатого, мало отношения имел к этим деньгам, львиную долю он забирал себе и откладывал, оправдывая себя тем, что и так тратит уйму денег на наркотики.
Нет, он не впал в зависимость. Сильный организм не торопился привыкать к зелью. Димка лишь иногда позволял себе ширнуться для расслабухи и кайфа…
А вот Катя…
Она стала похожа на собственную тень. Она и дня не могла прожить без укола. И если Димка уговаривал Чику снизить ей дозу, то посреди ночи она начинала плакать и метаться, и отрубить ее мог лишь стакан водки.
Трудно было решить, какое из зол меньше: героин или алкоголь.
От наркотика Катя хотя бы становилась одухотворенной, просветленной, тихо играла свои фантастические мелодии, словно не чувствовала усталости. Этакий Божий одуванчик…
А от водки вся мерзость лезла наружу. Она хохотала, раздевалась догола, орала непристойности, потом ее обычно жутко рвало, и Диме приходилось полоскать ее под краном, нагнув над ванной.