Итак, в 1941 году я пропал без вести на территории Одесского военного округа, а в 1945 — воскрес, как сказочная птица Феникс, в том же округе. Самому не верилось, что это так.
Мы быстро освоились на новом месте, а ко всяким «мелочам» быта нам не привыкать: нет воды для мытья, нет воды для питья, нет света, нет тепла, нет радио, нет газет, нет ничего. Все так знакомо — мы дома, а дома всегда чего-то не хватало. Кстати, питьевую воду вскоре начали привозить автомашиной на полк один раз в день, а умываться, точнее — не умываться от бани до бани придется до конца службы. Света в казармах при мне тоже так и не будет.
В казарме двухэтажные нары. Потолки излишне высокие — зимой будем замерзать. Штукатурка на стенах выбита, а от масляной краски остались только следы. Ясно, что последний ремонт делали еще до войны, а следующий коснется этих замызганных стен только после нашего увольнения и то не сразу, но мы не притязательны.
Территория военного городка довольно обширная. В стороне, за зданием столовой, разместились артиллерийский и автомобильный парки. Погода пока благоприятствовала, и мы по вечерам смотрели кино под открытым небом. Картины демонстрировались старые, но нам все равно: «Сердца четырех», «В шесть часов вечера после войны», «Весенний вальс», «Серенада солнечной долины» и другие.
Распорядок дня необычный: занятия в поле до 16.00, затем — обед, чистка оружия и оптических приборов, а также подготовка к занятиям следующего дня. Ужин в 20.00, и после него можно написать письмо, почитать, пока светло — света не будет до лета.
Совсем неожиданно получил ответ на свое письмо от Марины Бредковой. Она сообщила о судьбе многих ребят из наших четырех десятых классов, а также о том, что моя мама жива, здорова, живет в своей квартире, пережила блокаду и никуда из города не выезжала.
Второй ответ пришел от сестры Оли. Она поделилась многими новостями — радостными и печальными. Ее письмо, написанное с особой теплотой, растрогало меня. Я узнал, что никто из наших родных Ленинград не покидал, и все остались на период блокады в городе. Моя мама перед самой войной оформила пенсию и инвалидность второй группы. В августе 1941 года ей предложили в обязательном порядке эвакуироваться из Ленинграда, но, боясь, что она затеряется на просторах огромной страны и не сможет получить от меня весточку, если таковая придет, она наотрез отказалась от эвакуации, поступила на работу в институт Пастера ночным вахтером, где и работала до сих пор. Оля сообщила, что зимой 1942 года умерли от голода ее мама — моя тетя Шура, отец моего двоюродного брата Леши — дядя Коля и моя бабушка Катя — мамина мама. С ней умерли две ее дочери — мои тети Лариса и Лида. Двоюродные братья остались живы, но Леша, призванный в Красную армию в 1940 году, в июне 1944 года на 1-м Белорусском фронте под Рогачевом получил тяжелое ранение. Домой вернулся в августе 1944 года из Красноярска, где лежал в госпитале. Правая нога у него была ампутирована чуть ниже колена, и он ходил на протезе и костылях. По возвращении в Ленинград Леша сразу поступил в Ленинградский электротехнический институт им. Ульянова-Ленина, о котором мечтал еще в школе. Лешин старший брат Юра всю войну прослужил в пожарной части возле Калинкина моста на Фонтанке. Дядя Гоша и дядя Леня почти всю войну провели в армии. Первый — в Ленинграде, а второй — на разных фронтах. Об Анне Ивановне три года не было известий, и только недавно она объявилась. Служит в Москве майором медицинской службы, является членом КПСС и кавалером ордена Красной Звезды. Так получилось, что мы с Анной Ивановной в 1939 году в одно время ушли служить в армию и почти в одно время будем возвращаться.