Машина тоже любит ласку. Никогда Павел Гудзь не слышал от танкиста бранного слова, обращенного к танку.
— Торопись, милая, — просил механик-водитель Кирин, и машина брала подъем, который не взять ни на каком танкодроме.
— Наш КВ не оплошает, — заверял Татарчук.
— Не наш, а наша КВ — «Красавица Вера», — по-своему расшифровал начальные буквы заряжающий Саблин.
Преодолев препятствия, Кирин подвел машину к деревянному строению. Это был овин. Отсюда сквозь пламя просматривались немецкие танки. Лейтенант Старых один за другим выпустил четыре бронебойных снаряда. Два танка задымили. Из них выпрыгивали немцы, бежали к лесу.
— Кирин, вперед!
Крутой косогор — не разгонишься. И КВ на малом ходу выдвигается из укрытия. Татарчук бьет из пулемета короткими очередями.
— Полный вперед!
Отсюда, из-за высокого тополя, видно, как немцы уводят свои целые машины в лощину. Там угрюмо темнеет густой осинник.
Саблин кричит:
— Последний!
Гудзь напоминает наводчику:
— Последний.
— Понял, — отвечает Старых.
Кирин остановил машину. Пусть ударит с места. На этот раз наводчик целится дольше обычного. Снаряд последний, 125-й. От выстрела машина вздрагивает. Лейтенант Гудзь до боли в глазах всматривается туда, где в осиннике скрываются немецкие танки.
— Есть попадание!
Догонять удирающих нет смысла: кончились снаряды. Иссякли патроны. Да и двигатель работает на честном слове.
Бой кончился. КВ разворачивается. Кирин подводит машину к двум пылающим танкам. На снегу, словно вдавленные, застыли в неудобных позах немецкие танкисты…
Кирин выключил двигатель. Вслед за командиром члены экипажа выбираются из машины и долго рассматривают убитых. Немецкие танкисты в черных кожаных тужурках, и, что удивительно, в парадной форме. Предположение высказывает Татарчук:
— Это они, чтобы не переодеваться. Прямо из боя — на парад.
— Расчетливы сволочи. Во всем у них порядок, — тихо смеется Кирин.
— Только лежат в беспорядке, — съязвил Саблин.
Обращая внимание на парадные мундиры, заправленные под комбинезоны, наши танкисты недоумевали: нормальному солдату в бою не до парада. И все же… в связи с холодами генерал Гудериан разрешил своим солдатам надеть обмундирование, которое они везли с собою для парада в Москве.
— И у каждого где-то есть мать, — вдруг скорбно произнес Кирин.
— Вряд ли, — ответил Татарчук.
Лейтенант Гудзь подумал: «Звери не звери, но и людьми не назовешь». В чем-то прав Татарчук. А в чем?
К танку по вспаханному снегу, подняв полы шинелей, брели пехотинцы. Среди них — знакомый старший лейтенант, командир роты.
Гудзь повернулся к Татарчуку: