Что ж, это не было разговором, не могло им быть. Но когда Эндер вспоминал об этом, ему казалось, что это самый настоящий диалог. Словно его мозг был неприспособлен к тому, чтобы запоминать происходящее между ними – прямую передачу сформированной памяти. Вместо этого он перевел этот обмен в нормальный человеческий режим обмена фразами.
– Это мой новый дом? Ты позволишь мне войти? – спросила она его – или, скорее, показала себя вылетающей из кокона в прохладный воздух пещеры.
Вместе с этой картиной пришло ощущение вопроса – или требования?
– Слишком рано, – ответил он. – Никто еще ничего не забыл. Они придут в ужас. Убьют тебя, как только обнаружат тебя или твоих детей.
– Еще ждать, – сказала она. – Всегда ждать.
– Да, – сказал Эндер. – Я буду летать так часто, как только смогу, и как можно дальше. Пятьсот лет. Тысячу лет. Не знаю, сколько времени пройдет, пока я смогу спокойно тебя отпустить где-нибудь.
Она напомнила ему, что на нее не действует релятивистский эффект путешествия во времени.
– Наш разум работает по принципу вашего ансибля. Мы всегда привязаны к реальному времени Вселенной.
Для этого она воспользовалась изображением часов, которое достала из памяти Эндера. Ее же метафорой для изображения времени были пролеты солнца по небу – если речь шла о днях – и дрейф этих пролетов к северу и снова к югу – если имелись в виду годы. Королеве ульев никогда не требовалось делить время на часы, минуты и секунды, потому что для ее собственных детей – жукеров – все происходило сейчас.
– Мне жаль, что тебе приходится проживать все время перелета, – сказал Эндер. – Но необходимо ложиться в стазис и оставаться молодым достаточно долго, чтобы найти тебе дом.
Стазис – она сравнила гибернацию с собственным окукливанием.
– Но ты выходишь из него тем же самым. Никаких изменений.
– Мы, люди, в коконах не меняемся. В процессе взросления мы бодрствуем.
– Значит, для тебя этот сон – не рождение.
– Нет, – сказал Эндер. – Это временная смерть. Выключение, но при этом в пепле тлеет искра. Я даже не вижу снов.
– Все, что я вижу, – это сон, – ответила она. – Я вижу в них полную историю моего народа. Они мои матери, но также мои сестры, потому что я помню, что делала все то, что делали они.
Для того чтобы сказать «сестры», она вызвала картинки Валентины и Питера. И когда возникло лицо Питера, в памяти всплыли страх и боль.
– Я его больше не боюсь, – сказал Эндер. – И не ненавижу. Он стал великим человеком.
Но королева улья ему не поверила. Она вызвала из его памяти изображение пожилого мужчины, с которым он вел разговоры по ансиблю, и сравнила его с Питером-ребенком из глубин памяти Эндера. Они были слишком разными, чтобы быть одним человеком.