— Мать, перестань, — прервал ее Алексей. — Прошу тебя, перестань!
— Во, во! Слушайся, что сыночек говорит, — засмеялся долговязый и лениво сплюнул на дорогу. — И не приставай ко мне, не то разозлюсь.
Варвара Андреевна вернулась к сыну. В отчаянии она не могла удержать слезы.
— Сыночек, сыночек! — шептала она, поглаживая израненное лицо Алексея.
Сани въехали во двор гестапо. Варвару Андреевну и Ольгу часовой не пустил, и они остались стоять на улице.
Лапин выбежал на крыльцо в одном мундире. В руке он держал гибкий ременный хлыст. С кривой усмешкой на тонких губах он спустился по ступенькам и неторопливо, вразвалку, направился к саням, сбросил с черного мундира невидимую пылинку, остановился перед Баровым.
— Набегался? — Он грязно выругался. — Теперь ты у меня попляшешь, красная сволочь! — Мишка потрогал пластырь на подбородке. Потом, наклонившись вдруг к Барову, тихо сказал:
— Ты можешь себя еще спасти. Назови мне явки. С кем был связан калека? Где сидит этот человек? Я могу заступиться за тебя перед господином Альбрехтом. А то господин унтерштурмфюрер очень зол… Жизнь дается один раз…
— Грязная гнида! — хрипло выдохнул Баров.
— Что ты сказал? — не понял Лапин и еще ближе наклонился к арестованному.
— Гнида — вот ты кто! — отчетливо повторил Алексей.
Дикая злоба исказила лицо Лапина. Он выхватил из-за спины хлыст и с остервенением принялся стегать им Алексея по лицу, по шее, по груди. Он брызгал слюной, все больше и больше распаляясь и задыхаясь от ярости. Наконец остановился и отбросил хлыст.
— Развяжите его! — приказал он полицаям.
Баров слез с саней и посмотрел на свои невероятно распухшие ноги. Стоять на земле ему было трудно, и он, покачиваясь из стороны в сторону, еле удерживал равновесие. Сизоватый оттенок на стопах ног, наконец, открыл ему горькую правду. Алексей окинул равнодушным взглядом полицейских, посмотрел в яркую синеву неба и улыбнулся обезображенным, распухшим ртом.
…Они набросились на него озверелой стаей, били и топтали его огромное, сильное тело. Баров молча сносил истязания, и от этого они еще больше зверели. Ни единый стон не вырвался из его груди даже тогда, когда Мишка-палач бил кованым сапогом по его распухшим обмороженным ногам. Разъяренный великим терпением человека и собственным бессилием, Лапин всей тяжестью наступил каблуком на руку Алексея. Раздался хруст сломанных пальцев. Баров судорожно дернулся, но опять не издал ни звука. Они хотели услышать его стоны, они хотели услышать, как он будет молить о пощаде, они хотели сделать все, чтобы сломить мужество человека. Но не смогли его одолеть.