В покойницкой больницы их встретил доктор Модо в белом халате. Скульптурная красота Ливии явно произвела на врача большое впечатление, и он выразил вдове соболезнование.
— Спасибо, доктор. Я хотела бы сказать вам, что мучаюсь от боли, которую ничто не может утешить. Однако, возможно, это не боль, а печаль о прошлом, смутная тоска и грусть.
— Мне жаль, синьора, очень жаль. Нет ничего печальней, когда человек умирает, а его смерть ни у кого не вызывает боли.
Ричарди слушал их, стоя в стороне. При этих словах он вспомнил про слезы, которые оставили следы на лице паяца, — две больших темных полосы на слое грима. Комиссар мысленно увидел его полузакрытые глаза и полусогнутые ноги, услышал слова его последней песни. Нет, боль была — боль утраты, горе человека, у которого отняли столько лет его будущей жизни.
Больничный служащий подкатил к ним тележку с мертвым телом под белой простыней. Ливия и Ричарди встали с одной стороны от нее, Модо с другой. Врач поднял край простыни и открыл лицо куклы, которая раньше была человеком. Все трое, молча, смотрели в это восковое лицо. Взгляды останавливались на маленьком, размером с мелкую монету, синяке на скуле и разрезе с четкими краями в правой части шеи. Глаза и рот были полуоткрыты, словно труп испытывал утонченное удовольствие, например слушая музыку, звучавшую для него одного. В центре горла виднелся шов — след вскрытия.
— Это он, — выдохнула Ливия и так сжала руки, что они побелели.
Ричарди вынул одну руку из кармана и подхватил вдову под локоть, та оперлась о него, чтобы не упасть.
— Извините, — сказала Ливия. — Я думала, что подготовлена. Я так много думала об этом. Но, может быть, к этому невозможно подготовиться?
Доктор вздохнул, эта ситуация была ему хорошо знакома. Он снова накрыл труп простыней и сделал знак служителю, который ждал в стороне. Тот укатил прочь тележку, и больше никто не видел Арнальдо Вецци во плоти.
В маленькой комнате перед покойницкой доктор предложил Ливии сигарету, и, когда зажигал ее для вдовы, у него дрожали руки.
— Какая нелепость! Такое величие, такие мечты. Волшебный голос, не имевший равных. Дерзость, упрямство и всемогущество. А потом абсолютная тишина и молчание.
Доктор Модо вздохнул:
— Так бывает всегда, синьора. Не имеет значения, кем был человек. Один и тот же полный достоинства вид, молчание. Как бы они ни умер ли — на войне или от болезни. Сколько бы людей ни ждали здесь, тот, кто там, за дверью, всегда один и молчит.
Ричарди услышал это и подумал: «Ты говоришь — молчание, доктор? Ты не представляешь себе, сколько им еще нужно сказать. Они поют, они смеются. И говорят. И орут. Только вы этого не слышите. Тут дело в устройстве уха. Мертвые издают такие звуки, которых вы не можете слышать. А я их слышу — и сколько!»