С иконостаса на него скорбно смотрел Господь.
Наверное, это была одна из немногих икон, переживших пожар. Края обуглены, вместо рамы — черная бахрома. И лик Господа — скорбный и тоже потемневший. Должно быть, от времени и копоти, а показалось — от тяжести грехов человеческих. Из-под тернового венца текли струйки крови, и над левой бровью, где шип особенно сильно впивался в кожу, краска потрескалась. Оттого божественный лик раскололся надвое, и правый глаз был светел, а левый — черен и пуст.
— Господи! — выдохнул Игнат и поднял руку, чтобы осенить себя крестным знамением. — Благодарю тебя за кров и пищу…
Но так и не перекрестился: воспоминания прошедших дней пламенем вспыхнули в голове. И вина навалилась на Игната, словно церковный купол задрожал и обрушился на его плечи. Игнат рванул ворот тулупа и застонал, упал на колени.
— Господи, защити мою душу… — в страхе взмолился он. — Ведь я убил человека… не своими руками, но своими помыслами…
Слезы обожгли задубевшую от мороза и ветра кожу. Игнат стукнулся лбом в рассохшиеся доски пола, заплакал безутешно и горько, выплескивая всю накопившуюся тоску и муку. Уже не повернуть время вспять, не исправить содеянное. И огонь, следующий через всю тайгу по пятам Игната, наконец-то настиг его и вспыхнул в слабом человеческом сердце, превратив его в обугленную головешку.
— В великой своей гордыне и глупости я вызвал смерть из небытия, — прошептал Игнат. — И оставил мальца сиротой. И предал любящую девушку. И на моих руках кровь, а душа отдана нечистому… есть ли этому прощенье?
"Нет…"
Голос прозвучал, как удар в набат, и гулким эхом пошел гулять по храму, отдаваясь от стен и резонируя в голове Игната. Он подскочил, обвел помещение помутившимися от слез глазами, но не было никого — только с иконостаса по-прежнему строго и осуждающе взирал Господь, но теперь показалось Игнату, что губы его шевельнулись, и камнем упали слова:
"Но ты ли виноват в этом?"
— А если не я, то кто? — машинально спросил Игнат, и почувствовал, как на лбу выступил и покатился вниз пот — словно кровь из-под терновых шипов.
"Тот, кто предал первым", — ответил Господь.
Теперь его темное лицо было повернуто к Игнату, и не было сомнения — это он говорил потрескавшимися губами, это его голос гудел и вибрировал, разрывая мертвую тишину церкви.
"Кто учинил над тобой расправу. Кто обрек на муки. Кто оставил в лесу на растерзание нави".
— Дядька Касьян, — прошептал Игнат и прикрыл глаза.
Почудилось: снова зашумел голыми ветвями зимний лес, закружила, завыла непогода. Черные тени выросли до неба, и в наступающих сумерках сверкнул нож.