Дорогу на кладбище замело недавним снегопадом, отчего следы, оставленные Игнатом, напоминали открытые язвы. Угрюмые сосны равнодушно поглядывала на бредущего по бездорожью паренька с высоты своего величия, но не были заинтересованы в нем — они подсчитывали годовые кольца и грезили о теплых временах. Где-то неподалеку, на опушке покачивалась заиндевевшая туша черного вепря — его вытащенные потроха были подъедены волками. Дальше простирались Жуженьские болота, теперь тоже покрытые толстым панцирем льда. А чуть западнее от них высился запретный бурелом. Именно там, где поваленные бревна и сучья переплетались, образовывая что-то вроде крепостной стены, поднимались снежные смерчи, и по лесу разносился призрачный шорох, словно сама природа испуганно вздыхала в ожидании чего-то страшного…
Но ничего этого не знал и не видел Игнат. А видел только занесенный снегом холмик, да покосившийся крест на нем.
— Вот я, Званка. Вот я, пришел… — Игнат опустился на колени прямо в снег, вынул из кармана плотно сжатый кулак. Рука его дрожала на весу от напряжения.
— Вот, самое дорогое, что я мог дать тебе. И что я могу тебе вернуть…
Пальцы разжались. Стеклянная бабочка выпорхнула из его руки, но не было больше в ней ни легкости, ни жизни — камнем повалилась она в снег. Мертвая вещь мертвой хозяйки.
— Помнишь? Дарил я ее на твой день рождения, — забормотал Игнат, рукавицей утирая покрасневший нос. — А теперь возвращаю на смерть твою…
Порыв ветра взъерошил волосы ледяной рукой. Уголок пришпиленной к кресту фотографии выгнуло, и показалось, что девочка на ней насмешливо ухмыляется.
— Ты прости меня. Прости меня, Званка, что не спас тебя тогда… Да и как я мог спасти? Тринадцатилетний парень-то… да от самой нави… вот теперь ты с ними, да и мне покоя не даешь…
Глаза щипало не то от ветра, не то от слез. Званка с фотографии продолжала ухмыляться, и на мгновенье Игнат испугался, что снимок снова пойдет черными трещинами, лицо девочки перекосит, превратится в мертвую оскаленную маску, и Игнат опустил взгляд.
— Любил я тебя тогда, — торопливо проговорил он. — Все эти годы только о тебе были мысли, да и теперь не могу выкинуть из головы. Виноват я перед тобой… Так виноват…
Игнат шмыгнул носом, исподлобья глянул на фото. Оторванный угол мелко подрагивал на ветру. Званка продолжала улыбаться скорбно и обреченно.
— Только прости ты меня! — выкрикнул Игнат. — Прости дурака, Званка! И отпусти…
Он сглотнул слюну, сам удивился своему порыву. Но все же продолжил:
— Отпусти, богом тебя прошу. Жизни мне нет с тобой, с думами о тебе. И не будет.