Он вздохнул и откинулся на спинку. Черт, подумал он, в паху ломит…
* * *
Экономическая депрессия нарастала. Тысяча девятьсот тридцать третий год сменился тысяча девятьсот тридцать четвертым. На улицах Роберт повсюду вокруг себя чувствовал запах нищеты. Он отворачивался от нищих, крепко держа бумажник.
Чего вам надо? Да не смотрите же на меня!
Страх, неотвязный страх. Он его тщательно прячет. От Анны. От Старика. Мир летит ко всем чертям. Коммунисты идут к власти. Хьюи Лонг с его разделением богатства… Отберите у богачей, отдайте беднякам. А бедняков орды: очереди за благотворительным супом, безработные в дорожных командах — стоят, опершись на лопаты, и смотрят в небо.
Моего не троньте! Оно не про вас. Убью, а не отдам.
День за днем он не отходил от Старика ни на шаг, пытаясь перенять его уверенность в себе, его хватку.
— Чем хуже все идет, тем для меня лучше, — говорил Старик.
Роберта ошеломляла сложность дел Старика, ставили в тупик бесконечные доклады Ламотты. Разные предприятия, разные компании. Теперь они занялись нефтью — участки, аренда. Старик сказал:
— Верь не верь, а я когда-то купил кусок этой земли под молочную ферму для моей матери.
Морис Ламотта тихо улыбнулся:
— Она даже посмотреть на нее не захотела.
Кроме того, Роберт заметил, что Старик использовал депрессию для того, чтобы откупиться от всех своих компаньонов. Между ним и семьей его покойной жены больше не осталось никаких деловых связей. Да и родственные сходили на нет. Анна вела свою линию, Старик свою, и д’Альфонсо должны были скоро совсем исчезнуть из их жизни.
— Я стал честным на старости лет, Роберт.
Ламотта захихикал.
— Вот возьми семью д’Альфонсо. Их погубил сухой закон. Полностью погубил. Им даже, в голову не приходит, что деньги можно наживать не только противозаконными способами. Я слышал, что у кузена Эндрю неприятности с налоговым управлением. Если они сумеют доказать хотя бы десятую долю того, что известно мне, он тут же отправится в тюрьму в Атланте.
— В обществе дядюшки, — добавил Ламотта.
— Ну, это утешение не большое, — сказал Старик.
Маргарет развелась и уехала в Париж учиться в Сорбонне. Она не написала оттуда ни одного письма, однако каждое воскресенье аккуратно посылала открытку.
— Еще одна, — сказал как-то утром в конторе Старик.
Роберт посмотрел на открытку:
— Опять та же картинка. Она весь прошлый год только эту и присылала.
На открытке была изображена химера с Нотр-Дам. Старик щелчком сбросил ее в корзину для бумаг.
— Наверное, она воображает, что это очень остроумно.
— А! — сказал Роберт. — Мне это как-то в голову не приходило.