— В армию, Сережа? — спросила Мари.
— Да, Мари.
— А если убьют? Я не хочу, Сережа! — И крепко сжала его руку.
— Разве меня одного? Многих убивают. Чем я лучше других? Впрочем, меня убьют еще не так скоро. Пока посылают в Красноярск.
— Правда? — В ее глазах сверкнула искра радости.
Он посмотрел на нее благодарным взглядом.
— Выходите замуж?
Она опустила голову и ничего не ответила.
…К Сергею подходили какие-то отставные офицеры, щеголеватые старички в смокингах с белыми цветками б петличках и орденскими лентами через плечо. Они знали его мальчиком, гимназистом. Как вырос, вытянулся, расцвел!
— Экий красавец!
— Ну-с, молодой человек. Желаем вам добить немцев. Уж вы-то честно послужите отечеству и царю-батюшке.
— Обязательно. Послужу отечеству своему и народу, — ответил Сергей. — Народу и отечеству, — повторил он и, щелкнув каблуками, поклонился знакомой даме и закружился с нею в вальсе.
Вокруг зашептались.
— Вы слышали? — взволнованно сказал престарелый полковник в отставке какому-то чиновнику в сюртуке с Анной на шее. — Нет, вы слышали? Каково, а? «Народу и отечеству», понимаете? Не царю-батюшке, а народу…
— М-да… — процедил чиновник, глядя вслед танцующему молодому прапорщику. — Знавал я его гимназистом. Учтивый такой юноша был… А теперь… подменили Сергея, подменили, — сокрушенно покачал он головой.
В просторном помещении было пусто. Солдаты ушли в баню, и в казарме оставался лишь дневальный. Взобравшись на табуретку поближе к единственной, тускло светившей электрической лампочке, он, шевеля губами, по складам разбирал написанное каракулями письмо. По лицу солдата сбегали к подбородку крупные слезы.
Увлекшись чтением, дневальный не заметил, как открылась дверь и вошел новый командир взвода.
— Чего плачешь, Фролов?
Солдат вздрогнул, соскочил с табурета и, взяв под козырек, с испугом отрапортовал:
— Никак нет, ваше благородие!
— Вольно! А зачем говорить неправду?
— Никак нет, ваше благородие! — упрямо твердил Фролов, стараясь движениями мышц согнать с лица так некстати оброненные слезы.
— Что у тебя в руке? — Офицер показал на зажатое в кулаке солдата письмо. — Ты не скроешь от меня ничего — насквозь вижу.
— Провалиться на месте, ваше благородие!
— Глаза почему мокрые?
— Потею, ваше благородие!
— Первый раз слышу, чтоб от холода глаза потели, — улыбнулся взводный, а затем строго повторил: — Я спрашиваю, что у тебя в руке? Откуда письмо?
Дневальному некуда было деваться.
— Глупости пишут, ваше благородие. Известное дело — деревенская темнота, бессознательная…
— Покажи! — приказал командир.