I. 162).
Какую сферу жизни средневековых монголов регулировали названные предписания? Речь идет о системе магических запретов, связанных с регулирующей функцией священного Неба. В тюрко-монгольской политической мифологии Небу приписывались регулирующая и карающая функции>{66}, что позволяет ввести тему запретов в контекст мироустроительных законов. Монгольские царедворцы, призывая францисканцев соблюдать странные предписания, на самом деле призывали их оказывать почтение священному Небу, которое было покровителем монгольских ханов. Значение символов имперской мифологии осталось для францисканцев тайной за семью печатями. Они осознавали значимость предписаний, но не понимали их смысла.
Францисканцу Вильгельму де Рубруку, странствовавшему по Монголии в 1255 г., удалось установить связь между запретами и небесным гневом. Согласно наблюдению Вильгельма, монголы «одежды никогда не стирают, потому что говорят, что тогда гневается Бог и что будет гром, если их повесить сушить. Они даже бичую г тех, кто стирает, и у них [одежду] отнимают. Они боятся грома сверх меры, тогда прогоняют всех чужих и закутываются в черные войлоки, в которых прячутся, пока не пройдет гроза» (Itinerarium. VII. I). Эту картину подтверждают сведения Рашид-ад-дина об обычаях монголов из местности Баргу: «Если кто-нибудь снимет с ноги войлочный чулок и захочет высушить [erol на солнце, то случится та же самая беда [то есть это вызовет грозу]. Поэтому, когда они сушат [свои] войлочные чулки, то закрывают верхушку шатра и сушат их в шатре. У них эти приметы проверены, и [они] исключительно свойственны этой стране. Так как в этих пределах случаются частые грозы, которые для жителей являются огромным бедствием, то последние это происшествие ставят в связь с каким-нибудь дурным явлением» (Рашид-ад-дин, Т. I. Кн. 1. С. 156–157). Дурные явления вызываются вредоносной магией.
Описание следующей ситуации вносит ясность в наши построения. Даосский монах Чань-Чунь в беседе с Чингис-ханом говорил ему, что слышал, будто подданные его летом не моются в реках, не моют платья, боясь вызвать грозу. Любопытно, что в этой ситуации Чингис-хан задает мудрецу вопрос о громе. «Хан спросил учителя о громе. Он отвечал: “Горный дикарь слышал, что подданные твои, летом, не моются в реках, не стирают платья, не делают войлоков и запрещают собирать на полях грибы; все для того, что боятся небесного гнева; но это не составляет уважения к небу”» (Си ю цзи, с. 333). Чань-Чунь отметил поразительное (с точки зрения китайца) несоответствие между высокой идеей о регулирующей роли Неба и весьма странными бытовыми запретами, увязанными с этой идеей. Кажется очевидным, что даосский мудрец и монгольский император обсуждали не суеверия кочевников, а некие весьма значимые предписания, о соблюдении которых Чань-Чуня, скорее всего, предупредили, так же, как и францисканцев. Император и даос говорили о воле Неба.