— Вы предали меня, — закричал он, руки приглушали его голос. Он вспомнил мидянина, неожиданно появившегося на склоне горы. — Дважды, — вопил он. — Вы меня предали. Почему вы встали на сторону мидянина? Разве я не молился вам? Разве не приносил жертвы на ваши алтари всю свою жизнь?
— И верил в нас всю свою жизнь? — спросил голос, показавшийся просто шумом крови в ушах.
Евгенидис содрогнулся от его спокойствия. Нет, он не верил. Большинство жертв было принесено для проформы, ради бессмысленного ритуала.
— Чем я обидел богов? — спросил он в отчаянии. — Если я оскорбил вас, — он кричал, почти не слыша своих слов, — то почему я не разбился? Это проклятие воров и их право — умереть, разбившись о землю, разве нет?
Он прижал руки к груди, пряча искалеченную под здоровой, не в силах говорить дальше.
— Кто ты такой, чтобы говорить о своих правах богам? — спросил голос, все еще бесстрастный.
В комнате стало совсем темно, эта тьма прижала Евгенидиса к полу так, что он почти не мог дышать и не чувствовал ничего, кроме неосязаемой тяжести. Он был ничем, просто пылинкой среди мириад других пылинок и, сложенные вместе, они были… ничем, кроме пыли. Одни отделялись от других и взлетали вверх под взглядом богов, но по-прежнему оставались пылинками. Он с хрипом втянул в себя воздух и прошептал:
— Разве я оскорбил богов?
— Нет, — сказал голос.
— Тогда почему? — зарыдал он, крепче сжимая обрубок руки, хотя волдыри под манжетой пронзали руку острыми, как нож, вспышками боли. — Почему?
В темноте под закрытыми веками Евгенидис увидел мерцание красного огня. Потом он исчез, сменившись видением черного силуэта Священной горы на фоне звездного неба. Над ней курился сизый дымок, различимый даже в темноте. Внезапно вершина горы взорвалась, огонь вернулся, вытянувшись в ослепительный столб с огромным облаком пепла на вершине, накрывающим своей тенью гору и долины Эддиса. Евгенидис видел, как кипящий камень выплеснулся на склон горы, превращая все на своем пути в дымящиеся развалины. Он видел дома, вспыхивающие один за другим, бегущих людей, женщину с маленьким ребенком, внезапно охваченных пламенем. Земля снова содрогнулась под ногами. Красная стена расплавленного камня обрушилась на него, но он не мог даже пошевелиться. Его кожа нагрелась, потом стала горячей, потом он почувствовал себя сухим, как лоскут бумаги, готовым вспыхнуть от единой искры. Он чувствовал запах опаленных волос, но по-прежнему не мог пошевелиться. Он зажмурил глаза, но они уже были закрыты, а зрение оставалось ясным. Евгенидис откинулся назад и почувствовал, как впивается в кожу битое стекло. Он лежал на полу в комнате дворца, погибая от нестерпимого жара. Языки лавы подползали все ближе. Он кричал снова и снова, не в силах побороть ужас.