— Что вы здесь делаете?
— Я на это уже ответил.
— Ладно, Гурни, давай прямым текстом. Здесь идет расследование по делу об убийстве. Понимаешь, что это значит? Вмешиваться было бы огромной ошибкой. Создание помех правосудию карается как преступное деяние. Доходчиво объясняю? Давай-ка еще раз спрошу. Что ты делаешь на Бэджер-Лейн?
— Прости, Блатт, но это был частный визит.
— То есть ты утверждаешь, что приехал не по поводу убийства?
— Я вообще ничего не утверждаю.
Блатт взглянул на второго офицера, сплюнул и указал большим пальцем на Гурни.
— Он тот мужик, из-за которого всех чуть не убили на деле Меллери.
Это нелепое обвинение чуть не спровоцировало Гурни на реакцию, на которую не многие знали, что он способен.
Возможно, второй офицер почувствовал угрозу, или же ему тоже надоела подчеркнутая враждебность Блатта, или просто внезапно в его голове прояснилось. Как бы там ни было, он повернулся к Блатту и спросил:
— Гурни — это же вроде почетный детектив и легенда департамента?
Блатт промолчал, но вопрос успел изменить атмосферу разговора, и эскалация конфликта стала невозможна. Блатт хмуро уставился на Гурни.
— Убирайся отсюда по-хорошему. Сунешь нос в расследование — лично прослежу, чтобы его прищемили.
С этими словами он навел указательный палец на лоб Гурни и выразительно накрыл его сверху большим. Гурни кивнул.
— Я тебя услышал. У меня только один вопрос. Если я узнаю, что все твои предположения насчет этого убийства — чушь собачья, как ты думаешь, кому мне следует сообщить?..
Кофе по дороге домой был ошибкой. Сигарета была ошибкой еще похлеще.
Смолистого цвета жидкость, которую ему продали на автозаправке, была перезаваренной, лишенной всякого аромата и представляла собой мутный экстракт кофеина, слабо напоминающий кофе. Гурни все равно его выпил, поскольку его успокаивал сам ритуал. Однако воздействие кофеина на нервную систему оказало эффект противоположный ожидаемому: после первого же прилива бодрости он испытал ажитацию, которая заставила его прибегнуть к сигарете. Курение имело схожее действие: после недолгого чувства свободы и легкости его ум заволокло мыслями такой же мутной тяжести, как надвигающиеся тучи. Он вспомнил, как пятнадцать лет назад психотерапевт сказал ему: «Дэвид, вы ведете себя как два разных человека. На работе вы мотивированы, увлечены, и у вас есть цель. А в личной жизни вы — корабль без штурвала». Иногда ему казалось, что с тех пор что-то изменилось к лучшему: например, он бросил курить, стал чаще выходить на улицу и меньше времени проводить в собственной голове; он старался держаться за «здесь и сейчас», за текущую жизнь, за Мадлен. Но его то и дело затягивало обратно из этого образа идеального себя в ту шкуру, которая всегда была ему родной.