— Сегодня утром. Я был у ее величества, и разговор коснулся нашей поездки за границу. Императрица говорила об этой поездке в самых общих и неопределенных чертах, но «не было бы счастья, да несчастье помогло»! Ее величество подняла теоретический разговор о лицах свиты, которые должны были бы сопровождать нас, и во главе этой свиты наметила графа Николая Салтыкова. Вы знаете, я от души ненавижу его, как шпиона, специально приставляемого ко мне для этой цели. Меня так рассердило это намерение императрицы, что я с неудовольствием воскликнул: «Я отказываюсь от этой поездки, раз мне опять навязывают такую неприятную личность!» Ну, а вы знаете сами, что бывает каждый раз, когда я говорю «я хочу», «я согласен», «я не согласен». Императрица вспыхнула и заявила, что желание или нежелание тут ни при чем, что пока еще в России царит ее единая воля, а потому я, разумеется, поеду в путешествие, и не далее, как на этих же днях, то есть завтра-послезавтра.
— Боже, как я рада! Ведь я так давно мечтала об этом путешествии!
— И промечтали бы еще долго-долго, если бы я случайно не выказал сегодня попытки к неповиновению! Впрочем, вы еще рано радуетесь: наверное, императрица сейчас же узнает о гатчинском событии и мой образ действий настолько порадует ее, что она милостиво разрешит мне не ехать!
— Но ты не воспользуешься этим разрешением, Павел? — с испугом спросила великая княгиня.
— Успокойся, я не стану портить тебе удовольствие! Я даже примирюсь с Салтыковым. В конце концов, чем нам может помешать за границей русский шпион?
— А куда именно мы поедем?
— Предполагается — во Францию и в Италию. В Париже мы проживем некоторое время…
— Если бы ты знал, до чего я счастлива! И знаешь, когда чувствуешь себя такой счастливой, то удивительно хочется всегда, чтобы и другие тоже были счастливы. У меня есть к тебе большая-большая просьба… Но только… ты не рассердишься, милый Павел?
При этих словах Мария Федоровна с такой умильной, с такой заискивающей улыбкой заглянула в лицо супруга, что великий князь расхохотался и, ласково пожав ее руку, ответил:
— Не рассержусь… Говори!
— Прости Нелидову, Павел! В конце концов, разве она так уж виновата? Конечно, она позволила себе лишнее, но у нее чрезвычайно тонкая и впечатлительная организация, а картина, которую ей пришлось видеть, могла хоть кого вывести из душевного равновесия. Она была взволнована в тот момент и, очевидно, сама не сознавала, что говорила!
— Но подумай сама, Маша, ведь, в сущности говоря, я и не наказывал ее, — возразил Павел Петрович. — Только с нами в Париж я не возьму ее, но по возвращении ты снова возьмешь ее к себе!