Жажда становилась невыносимой. Но если те, кто оставался в строю, еще кое-как терпели, то раненые испытывали страшные мучения. Непередаваемо тяжко было слушать их хриплые стоны, их умоляющие голоса: «Братцы, воды! Водички! Хоть капельку…».
Вячеслав Мейер был терпеливым человеком и стойко сносил все лишения, выпавшие на долю защитников крепости. Но спокойно видеть страдания раненых, умирающих друзей он не мог. Человек с добрым, отзывчивым сердцем, он был готов на все, чтобы хоть немного облегчить их муки.
Это произошло среди бела дня, в минуты непродолжительного затишья. Мейер с товарищами отдыхал после очередного боя, сидя на полу у стены в одном из помещений в первом этаже казарм. Здесь был открытый люк в подвал, где на соломе лежали раненые. Сейчас, когда стало тихо, их стоны ясно доносились оттуда. Раненый лейтенант из 84-го полка метался, кричал в полубреду и поминутно просил пить. И Мейер, слыша его стоны, не выдержал.
Схватив котелок, валявшийся на полу, он бросился к окну. Прежде чем его успели остановить, старшина выпрыгнул наружу, стремглав сбежал по откосу к воде, зачерпнул котелком и, бережно неся его в обеих руках, уже медленнее, чтобы не расплескать драгоценную воду, взобрался снова наверх.
Видимо, немецкие пулеметчики на этот раз зазевались или их ошеломила дерзость внезапной вылазки, но Мейер успел добежать до окна и протянул котелок товарищам. Опершись руками на подоконник, он хотел впрыгнуть внутрь, и в этот самый момент с того берега раздалась очередь. Руки Мейера словно подломились, и он упал на грудь. Его втащили в помещение, и товарищи склонились над ним. Пуля попала ему в затылок, но он был еще в сознании.
— Воду… раненым… — успел сказать он, и голубые веселые глаза молодого старшины стали мутно-стеклянными. Мейер был мертв.
Нам известна его фамилия, у нас есть его фотография, мы можем отдать дань уважения памяти героя. Этого нельзя сделать в отношении многих других защитников крепости — мы просто не знаем их имен.
Кто был тот молоденький боец, почти мальчик, о котором вспоминают люди из 44-го полка. Весь день он дрался с какой-то особой веселой удалью, будто чувство страха вообще было незнакомо ему. Он первым кидался в бой, поднимая за собой других навстречу атакующим автоматчикам, обгоняя всех, врывался в толпу бегущих назад фашистов, разя их штыком, и последним возвращался в укрытие, еще полный боевого возбуждения и желания скорее снова сойтись с врагом грудь с грудью.
И вдруг, уже в конце дня, он был ранен. Мина разорвалась позади него, и осколок ее попал ему в ляжку. Рана оказалась легкой — бойцу тут же перевязали ее, и он, хоть и прихрамывая, по-прежнему ходил в атаки. Но настроение его было непоправимо испорчено — он не мог примириться с такой раной.