Жена потом рассказала Егору, как было дело. Медведь ухитрился забраться в кухонную пристройку и лакомился там помоями. Тем, что туда зашла хозяйка, он, ясное дело, был недоволен, и пришлось Зыкиной вспомнить молодость, когда она брала призы по спринту на школьных спартакиадах. Но вот каким образом ей удалось вскарабкаться на столб, да еще так проворно, что медведь остался с носом, — неизвестно. Тут в памяти женщины зиял провал.
Егор своей нежданной добычей распорядился по-честному, как человек не жадный и порядочный, — шкуру оставил себе, а мясом одарил всех жителей поселка. И все было бы хорошо, тихо-мирно, да подвела его излишняя откровенность с корреспондентом районной газеты, который приехал в поселок выискивать очередного героя трудовых будней, чтобы написать о нем очерк. Молодому журналисту, который работал в районке всего ничего, ночное происшествие показалось достойным его пера.
С фантазией и молодым напором, заслуживавшими лучшего применения, он так живописал приключение Зыкиных в ту злосчастную ночь, что на второй день после публикации его статьи в поселок заявился сам начальник охотоинспектора района. Не слушая робких объяснении Егора, он быстро составил по всей форме протокол о незаконном отстреле зверя и изъял медвежью шкуру, которую незадачливый охотник не таил — она висела, засоленная и свернутая в скатку, под потолком каморки, дожидаясь вычинки.
И пришлось Егору за свой опрометчивый поступок заплатить солидный штраф. Чтобы добыть необходимую сумму, Зыкины продали кабанчика и заняли у соседей сто рублей.
Вот и получилось, что осталась семья Зыкиных в зиму без мяса. На магазин надежда была малая: туда изредка привозили только замороженные туши новозеландской баранины, которую колымчане окрестили кенгурятиной, — одни кости и жир. И тогда Егор, обозленный на вся и всех, испросив у начальства отгулы, отправился в тайгу, чтобы поправить положение, подстрелить медведя — теперь у него к косолапому был особый счет…
До зимовья оставалось не больше километра, Когда Егор вдруг резко остановился, будто натолкнувшись на невидимую в сумерках стену. Он стоял неподвижно, как каменное изваяние, и, раздувая ноздри, глубоко вдыхал стылый воздух. А руки тем временем медленно и осторожно делали свое дело — сначала с плеча сполз ремень ружья-бескуровки, затем послышался легкий щелчок предохранителя, и стволы двенадцатого калибра уставились в небольшую лощину впереди.
Там, шагах в двадцати от Егора, в густом листвяке, что-то шевелилось. Он еще не видел зверя, но этот резкий кисловатый запах опытный таежник мог различить среди десятка других — легкий низовой ветерок тянул его в сторону. Медведь — у Зыкина почти не было сомнений. “Повезло…” — мельком подумал он, но радости от такой встречи не ощутил — сумерки быстро сгущались, а в темноте со зверем шутки плохи. Однако отступать Егор не стал — в голову ударил хмель охотничьего азарта. Стараясь не делать резких движений, он освободился от рюкзака, передвинул на живот широкий охотничий нож в кожаных ножнах — чтобы был под рукой на всякий случай — и скрадком, пригибаясь и прячась за стволами лиственниц, двинулся к шевелящейся темной массе впереди: если бить, то наверняка; зверь промаха не простит.