— Ваша милая красавица-жена! И ваш малыш! – скорбно замяукала она.
Мама с папой переглянулись и дружно передернулись. – Теперь они на небесах! Это
ли не утешение! Кровь Агнца спасла их, а теперь их баюкает у себя на руках
Всевышний!
По щекам Бабули потекли слезы, проделывая дорожки в толстом слое
розовой пудры.
Преподобный Джейкобс покорно стоял в ее объятиях. Через пару минут
(«Я уж было подумала, что она не успокоится, пока не задушит его своими
сисищами», — сказала мама) он отстранился. Не грубо, но твердо.
— Я хочу их увидеть, — сказал он, повернувшись к отцу и мистеру
Келтону.
— Чарли, Чарли, пока не надо, — сказал мистер Келтон. – Подожди
немножко. Как только мистер Пибоди приведет их в поря…
Джейкобс прошел через прощальный зал, где в гробу из красного
дерева лежала какая-то старушка в ожидании своего последнего появления на
публике. Прошел дальше, в заднюю часть дома. Уж кто-кто, а он знал дорогу.
Отец с мистером Келтоном поспешили за ним. Мама присела, а Бабуля
села напротив. Глаза ее сияли под облаком белых волос. Бабуле уже было за
восемьдесят, и когда у нее не гостили ее многочисленные внуки и правнуки,
только трагедии и скандалы придавали ее жизни вкус.
— Как он воспринял новости? – театральным шепотом спросила Бабуля.
– Ты преклонила с ним колени?
— Не сейчас, Майра, — ответила мама. – Я очень устала. Сейчас мне
хочется одного — закрыть глаза и немного отдохнуть.
Но отдохнуть у нее не получилось, потому что в этот миг из недр
похоронного дома раздался крик.
— Звучал он так, как сегодняшний ветер за окном, — сказала мама, —
но только в сто раз хуже. – Она, наконец, отвела взгляд от потолка. Лучше бы
она этого не делала, потому что за светом в ее глазах я увидел смертную тьму. –
Поначалу слов не было — только этот загробный вой. И пусть бы он так воем и
оставался, но не тут-то было. «Где его лицо?! — закричал он. – Где лицо моего
малыша?!»
Кто будет отпевать покойных? Вот вопрос («Кто бреет брадобрея?»), который меня
беспокоил. Позже я все узнал, но на сами похороны меня не взяли. Мама заявила,
что пойдут только они с папой и Клер с Коном. Для остальных это может быть
слишком тяжело (она, несомненно, помнила о тех леденящих кровь криках,
доносившихся из мертвецкой Пибоди). Так что Энди остался присматривать за мной
и Терри. Я был не в восторге, потому что Энди иной раз вел себя как настоящая
какашка, особенно когда родителей не было рядом. Для истинного христианина он
слишком любил выкручивать руки и раздавать щелбаны, да так, что из глаз искры
сыпались.
Но в ту субботу, когда хоронили Пэтси и Морри, обошлось без
щелбанов. Энди сказал, что если наши не вернутся к ужину, он разогреет нам
спагетти с тефтелями из банки. А пока что — всем заткнуться и смотреть телик. С
этими словами он поднялся наверх и больше не спускался. Энди, конечно, любил
поворчать и покомандовать, но он был привязан к Морри-Я-с-вами не меньше
остальных и, конечно, был влюблен в Пэтси (опять же как и все остальные, не
считая разве что Кона, которого девушки не интересовали ни тогда, ни потом).
Может быть, он пошел наверх, чтобы помолиться, — «уйди внутрь своего жилища и
затвори дверь», советует нам апостол Матфей, — а может, просто хотел посидеть,
подумать и попытаться понять, в чем тут смысл. Эти две смерти не сломили его
веры — он оставался несгибаемым христианским фундаменталистом до конца жизни,
но наверняка серьезно ее поколебали. Моя вера тоже не была сломлена аварией. Ее
уничтожила Ужасная проповедь.