Мы играли с семи до половины одиннадцатого, с двадцатиминутным
перерывом около девяти часов, когда Норм и Кенни сбросили с плеч гитары,
выключили усилители и выскочили на улицу покурить. Для меня все эти часы прошли
как во сне, так что я не удивился, когда во время одного из медляков — кажется,
«Кто остановит этот дождь», — мимо провальсировали мои мама с папой.
Мамина голова лежала у отца на плече. Ее глаза были полузакрыты, а
на губах блуждала мечтательная полуулыбка. Но папа глаз не закрывал и подмигнул
мне, когда они проплывали мимо сцены. Я мог не смущаться из-за их присутствия:
школьные вечера и танцульки Полицейской спортивной ассоциации на роллердроме в
Льюистоне были только для школьников, но когда мы играли в «Эврике», в Клубе
лосей или в Ассоциации ветеранов в Гейтсе, там всегда было полно взрослых.
Единственное, что было не так с этим первым выступлением, — то, что хотя на
него пришли многие подруги Астрид, самой ее не было.
Мои предки ушли рано, и Норм отвез меня домой в старом
микроавтобусе. Мы все были опьянены успехом, смеялись, вспоминали прошедший
вечер, и когда Норм протянул мне десятку, я не понял, к чему это он.
— Твоя доля, — сказал Норм. — Нам заплатили пятьдесят баксов.
Двадцать мне, потому что автобус мой и я солист, а вам всем по десятке.
Я взял ее, все еще чувствуя себя как во сне, и открыл боковую
дверь левой рукой, которая до сих пор ныла.
— Репетиция в четверг, — сказал Норм. — В оркестровой после
уроков. Но я не смогу отвезти тебя домой. Отец хочет, чтобы я помог ему красить
дом в Касл-Роке.
Я сказал, что ничего страшного: если Кон меня не подвезет, я
проголосую. Большинство из тех, кто ездит по Девятому шоссе между Гейтс-Фоллз и
Харлоу, знают меня и не откажутся помочь.
— Тебе надо поработать над «Кареглазой». Ты здорово отставал.
Я сказал, что поработаю.
— Джейми, и знаешь что?
Я взглянул на него.
— В остальном ты играл нормально.
— Лучше Снаффи, — подтвердил Пол.
— Намного лучше, чем этот тормоз, — добавил Кенни.
Это почти компенсировало отсутствие Астрид.
Папа уже ушел спать, но мама сидела за кухонным столом с чашкой
чаю. Она переоделась во фланелевую ночную рубашку, но не смыла косметики, и я
подумал, какая она хорошенькая. Когда мама улыбнулась, я заметил слезы в ее
глазах.
— Мам, что с тобой?
— Ничего, — сказала она. — Я просто рада за тебя, Джейми. И
немного боюсь.
— Не надо, — сказал я и обнял ее.
— Ты же не начнешь курить с этими парнями? Обещай мне.
— Мам, я уже пообещал.
— Обещай еще раз.
Я повиновался. В четырнадцать лет давать обещания не сложнее, чем
вспотеть.