– Они так похожи, – ответил он, – что, полагаю, недостатки одной из них присутствуют у обеих.
– Что ж, начнем по порядку: они обе такие высокие!
– Они и правда выше тебя, – нахально улыбнувшись, заметил он.
– Нет, – возразила я, – на это я внимания не обращала.
– Что ж, – продолжал мой брат, – хоть они, возможно, и выше, чем обычно бывают женщины, у них изящнейшие фигуры, а что касается лиц, у них прекрасные глаза.
– Я никогда не соглашусь, будто такие огромные, сокрушительные фигуры могут хоть в какой-то степени считаться изящными, а что касается глаз, то они так высоко расположены, что мне ни разу еще не удалось вытянуть шею настолько, чтобы разглядеть их.
– Не знаю, – заметил он, – возможно, ты поступила правильно, так и не попытавшись это сделать, ведь, возможно, они бы ослепили тебя своим сиянием.
– О! Разумеется! – произнесла я с величайшим благодушием, ибо, уверяю тебя, дорогая Шарлотта, нисколько не была обижена; хотя, если судить по тому, что произошло далее, можно было бы подумать, что Вильям прекрасно понимал, что дал мне для этого повод: подойдя ко мне и беря меня за руку, он сказал:
– Не будь же такой мрачной, Сьюзан, ты заставляешь меня бояться, что я обидел тебя.
– Обидел меня! Дорогой брат, да как такая мысль вообще пришла тебе в голову?! – воскликнула я. – Нет, правда! Уверяю тебя, я совершенно не удивлена тем, что ты с такой горячностью защищаешь красоту этих девушек…
– Да, но, – прервал меня Вильям, – вспомни, мы ведь еще не закончили свой диспут о них. Так чем тебе не нравится цвет их лиц?
– Они просто ужасающе бледны.
– На их лицах всегда есть немного румянца, а после физического напряжения он значительно усиливается.
– Да, но если вдруг в этой части света пойдет дождь, им никогда не удастся усилить румянец на щеках – разве что они решат развлечься, бегая туда-сюда по этим ужасным старым галереям и кабинетам.
– Что ж, – ответил мой брат раздраженным тоном, бросая на меня дерзкий взгляд, – если румянца у них действительно маловато, то он, по крайней мере, естественный.
Это, дорогая Шарлотта, было уже слишком, ибо я уверена: Вильям имел наглость усомниться в естественности моего румянца. Но ты, без сомнения, вступишься за меня, если тебе доведется услышать такой поклеп, – ведь ты можешь свидетельствовать о том, как часто я выступала против использования румян и как сильно я сама, и я это постоянно повторяю, не люблю их. И, уверяю тебя, с тех пор мои взгляды не претерпели изменений… Что ж, не в силах вынести подозрений собственного брата, я немедленно покинула комнату и с тех самых пор сижу в своей гардеробной и пишу тебе письмо. Каким же длинным оно получилось! Но, пожалуйста, не жди, что я буду писать тебе такие же, когда вернусь в столицу: ведь лишь в замке Лесли у человека может найтись достаточно времени, чтобы написать какой-нибудь Шарлотте Латтерель… Взгляд Вильяма весьма рассердил меня, и я не смогла найти в себе достаточно терпения, чтобы задержаться и дать ему совет касательно его приязни к Матильде, что и заставило меня, из чистой любви к нему, начать этот разговор; теперь же наша беседа настолько убедила меня в его бурной страсти к ней, что я уверена: Вильям не прислушается к голосу разума, а потому я более не стану беспокоиться ни о нем, ни о его возлюбленной.