Я останавливаюсь на обочине и выхожу, чтобы проверить его. Подхожу к передней части автомобиля, чтобы оценить ущерб, который он мог нанести, но ничего нет. Задние фонари его машины горят, и, похоже, он просто не смог сообразить, как вернуться на дорогу.
Он в отключке на переднем сиденье, а двери заперты.
- Папа!
Я бью по стеклу до тех пор, пока он, наконец, не просыпается. Он возится с кнопкой на двери и наполовину опускает стекло в попытке разблокировать автомобиль.
- Та кнопка, - показываю ему.
Открываю дверь, разблокировав ее через окно.
- Подвинься, - прошу я.
Он опирается головой о подголовник и смотрит на меня с лицом полным разочарования.
- Я в порядке, - бормочет он. - Мне просто нужно вздремнуть.
Плечом сталкиваю его с водительского сиденья. Он стонет и перелезает, оседая на пассажирской двери. К сожалению, это превратилось в рутину. Только в прошлом году мне трижды пришлось спасать его. Было не так плохо, когда он просто перекрывал боль таблетками, но теперь, когда он смешивает их с алкоголем, становится сложнее скрывать это от остальных.
Я пытаюсь завести машину, но она стоит на передаче. Перевожу ее в режим парковки и с легкостью завожу. Включаю заднюю передачу и без проблем выезжаю на дорогу.
- Как ты это сделал? - удивляется он. - Это не сработало, когда пытался я.
- Он стоял на передаче, папа. Ты не можешь завести автомобиль, когда он стоит на передаче.
Когда мы проезжаем мимо моей машины, оставшейся на обочине, я поднимаю брелок и нажимаю кнопку, чтобы запереть ее. Надо договориться с Харрисоном, пусть заберет меня и отвезет к машине после того, как доставлю отца домой.
Мы проехали около мили, когда отец начинает плакать. Он корчится у пассажирского окна, и все его тело начинает дрожать от сдерживаемых слез. Это причиняет беспокойство, но у меня выработался иммунитет. И похоже, я больше ненавижу то, что стал невосприимчив к его депрессии, чем саму его депрессию.
- Прости, Оуэн, - задыхается он. - Я пытался. Я пытался, пытался, пытался…
Он рыдает так сильно, что становится все сложнее понимать его слова, но он все равно продолжает:
- Всего два месяца, это все, что мне нужно. Я пойду к врачу после этого, я обещаю.
Он продолжает плакать от стыда, и для меня это самое сложное. Я могу отнести это к перепадам настроения сейчас, во время ночных звонков. Это происходит не первый год.
Вид его слез съедает меня. Он выглядит так, словно все еще не может забыть ту ночь, из-за которой я вынужден принимать его оправдания.
Депрессия в его голосе навевает ужас той ночи, и как бы я ни хотел ненавидеть его за слабость, я также могу похвалить его за то, что он по-прежнему жив. Если бы я был на его месте, не уверен, что у меня было бы желание жить.