Это странное ощущение, когда понимаешь, что в пятнадцать лет пережил самые суровые слова из всех, которые ты когда-нибудь услышишь. Я даже не знала, что ответить ей.
Как пятнадцатилетняя девочка может защитить свою любовь, если остальные эту любовь высмеивают? Невозможно защитить себя от неопытности и возраста.
Вдруг, они правы? Вдруг, мы не знаем, что за любовь испытывают взрослые люди, но уверены, что чувствуем именно ее?
И сейчас это чувство разрывает душу.
- Сколько времени до твоего рейса? - спрашивает Адам, медленно и нежно рисуя пальцами круги вниз по моей руке.
В последний раз.
- Через два часа. Твоя мать и Трей внизу, ждут меня. Она говорит, что мы должны уехать через десять минут, чтобы успеть на самолет.
- Десять минут, - повторяет он тихо. - Этого не достаточно, чтобы поделиться с тобой всей мудростью, которую я постиг, лежа на смертном одре. Мне понадобится, по крайней мере, пятнадцать. Может, двадцать.
Я смеюсь, и это, вероятно, самый жалкий и грустный смех из всех, который когда-либо вырывался из моего рта. Мы оба слышим в нем отчаяние, и он сжимает меня крепче, но ненамного. У него очень мало сил, даже по сравнению со вчерашним днем.
Его рука успокаивающе гладит мою голову, и он прижимает губы к моим волосам.
- Я хочу поблагодарить тебя, Оберн, - говорит он тихо. - За многое. Но прежде всего, я хочу поблагодарить тебя за то, что ты такая же обозленная, как я.
Я снова смеюсь. У него всегда найдется шутка, даже когда он знает, что она может быть последней.
- Ты должен быть более конкретным, Адам, потому что прямо сейчас, я бешусь от чертовски многого.
Он ослабляет свои объятия и прилагает огромное усилие, перекатившись ко мне так, чтобы мы оказались лицом друг к другу. Кто-то может сказать, что у него карие глаза, но это не так. Они одновременно и зеленые, и коричневые, цвета соприкасаются, но никогда не смешиваются, представляя собой самую ясную и четко очерченную пару глаз, которые когда-либо смотрели в мою сторону. Глаза, которые когда-то были его яркой частью, теперь побеждены несвоевременной судьбой, медленно вытягивающей цвет прямо из него.
- Я имею в виду, что мы оба злимся на смерть, поэтому стали такими жадными ублюдками. И то, что родители не захотели нас понять, полагаю, тоже сыграло не последнюю роль. Ибо не позволили мне побыть с тобой. Это единственное, в чем я нуждаюсь.
Он прав. Я определенно злюсь и на родителей, и на смерть. Но в течение нескольких дней мы так часто это обсуждали, что знаем: мы проиграли, а они победили. Сейчас, я просто хочу сосредоточиться на нем, насладиться каждой последней секундой его близости, пока у меня есть возможность.