— Вот опоздаем на самолет и никуда не поедем точно, — раздраженно сказала мама, которая сама была готова к выходу, и даже в пятый уже раз кряду проверила, перекрыты ли вода и газ.
На отдых хотелось.
И к машине Кирилл спускался бегом. Он устроился на заднем сиденье и пристегнулся, не потому, что был сознательным, но отец велел. А с отцом спорить было бесполезно.
— Успеем? — выдохнула мама, промокая бумажной салфеткой лоб.
— Успеем, — отец ответил уверенно.
Потом сказали, что он превысил скорость.
И с управлением не справился.
И куда было так спешить?
На отдых. На самолет, который грозился улететь без семейства Тисовых, что было вовсе никак невозможно. И Кирилл, лежа в больничной палате, почему-то все думал об этом самолете, о том, как их ждали-ждали и не дождались, а все потому, что он, Кирилл, слишком медленно чистил зубы.
И ныл, что не станет надевать джинсы.
И со шнурками ботинок возился, испытывая мамины нервы на прочность.
Мамы не было.
Папы тоже.
Об этом Кириллу не сказали сразу, и он наивно думал, что они тоже болеют. Зато приходили из милиции с расспросами. Он рассказал о том, что помнил. О ремне, который раздражал. Кирилл слишком взрослый, чтобы пристегиваться, но с папой не поспоришь. Его вообще отвлекать нельзя, он машину ведет.
Мелькает город за окном, как-то очень быстро, но Кирилл не боится. Напротив, скорость приводит его в восторг, он бы запел, но пение отвлекать будет, и…
…И он тянется к маме, чтобы сказать что-то очень важное.
Что? Кирилл не помнит. У него голова болит, когда вспомнить пытается. Главное, он видит и мамины волосы, собранные в хвост, и ее глаза в зеркале… и, кажется, себя тоже видит.
А потом…
Потом удар.
Больница.
Из больницы его отправили в приют.
— У отца родственников не было. А у мамы — тетка, у которой своих четверо. Взрослые все, но там… Я позже их нашел и понял, что с приютом мне даже повезло. В приюте мне было… сложно.
Он вытащил из кармана жестянку с леденцами и, протянув Жанне, предложил:
— Хочешь? А то я курить бросаю…
— И как?
Илья тоже бросал, но не с леденцами, с пластырями. И с никотиновой жевательной резинкой. И еще с чем-то современным и прогрессивным, но не способным избавить от дурной привычки.
— Да… не очень, честно говоря. Курить все равно хочется. Но ничего, перетерпится.
Он подкинул жестянку на ладони.
Кирилл ненавидел приют.
Серые стены. Яркие картинки. Решетки на окнах. Гулкие коридоры с высокими потолками. Комнаты на четверых. Вечно холодные батареи и окна, из которых даже летом сквозило.
Он ненавидел усталых воспитательниц, учителей и особенно толстую одышливую бабу Нюру, которая стояла на раздаче. Ненавидел визгливый ее голос и темные усики над верхней губой. Ненавидел столовую и столы, застланные клеенкой. Металлическую посуду, которую мыли, но все одно не в состоянии были избавить от жирного лоска.