Встречи с людьми были неизбежным злом, главное — совершенно бесполезным, так как решение принимал Родж, либо сам Бонфорт посредством Роджа. Мне оставалось только выступать с речами перед избирателями. Был пущен слух, что «вирусная инфекция» дала осложнения мне на сердце, и что личный врач порекомендовал мне на время кампании оставаться в слабом притяжении Луны. Ехать на Землю я опасался, еще меньше мне хотелось прогуляться на Венеру; стоило оказаться в толпе, и ферли-архив оказался бы бесполезен, не говоря уже о том, что я вполне мог очутиться в лапах заплечных дел мастеров из «людей действия»; никто из нас даже думать не хотел о том, что я бы мог рассказать, если бы мне в лобные доли мозга впрыснули даже небольшую долю неодексокаина. Я просто боялся даже представить себе такое.
Квирога метался по Земле с континента на континент, выступая по стерео и публично перед огромными толпами избирателей. Но Роджа Клифтона это совсем не беспокоило.
Он пожал плечами и заявил: — Ну и пусть. Личными выступлениями новых голосов не получишь. От этих речей он только сам устанет. На подобные встречи приходят только сторонники.
Я надеялся, что он знает, о чем говорит. Кампания была довольно короткой — всего шесть недель с того момента, как Квирога подал в отставку, и до грядущих выборов. Поэтому я выступал почти каждый день: иногда по всеобщей сети (в этом случае и нам, и партии Человечества выделялось строго одинаковое время), а иногда мои речи записывались на пленку и прокручивались перед соответствующими собраниями избирателей. Процедура подготовки речей была разработана до мелочей: я получал первоначальный вариант речи, скорее всего от Билла, хотя больше с ним не виделся, и переделывал на свой лад. Родж забирал отредактированный мной вариант, и обычно он возвращался ко мне одобренным. Иногда в нем присутствовали поправки, сделанные рукой самого Бонфорта, — правда, почерк был довольно неразборчивым.
Все, написанное им самим, я никогда не подвергал сомнению, хотя остальное правил безжалостно. Когда говорить приходится тебе самому, как-то сами по себе приходят в голову более живые и яркие обороты. Постепенно я начал вникать в сущность его исправлений: почти всегда он старался добиться более резких выражений — пусть знают, что мы им спуску не дадим!
Со временем поправок стало меньше. Кажется, у меня стало получаться.
Я так до сих пор и не виделся с ним. Чувствовал, что не смогу играть его роль, если увижу его больным и немощным. И я был не единственным из его дружной команды, кто не бывал у него: Кэпек запретил Пенни ходить к шефу — ради ее же блага. Но тогда я этого не знал. Я видел только, что она стала раздражительной, рассеянной и печальной с тех самых пор, как мы прибыли в Новую Батавию. Под глазами у нее появились круги — как у енота. Я не мог не заметить всего этого, но относил эти симптомы на счет кампании и тревоги за здоровье Бонфорта. Кэпек тоже обратил на это внимание и принял меры — расспросил ее под легким гипнозом, а затем вежливо запретил ей видеться с Бонфортом до тех пор, пока я не окончу свое дело и не буду отправлен домой.