, – сказал Даг. Глаза у Данги блестели: казалось, она всё прекрасно понимала. Я почему-то думал, что он заедет попрощаться, просто по-приятельски: мы же так много псалмов спели вместе, так часто тусили!
Чай, вещи… Соседи, которым не спалось, заходили, – мы и дверь распахнули: заходите, кто хочет! welcome everyone! Прощались с мягкими игрушками, прощались с Лешей, прощались с Валечкой, прощались со Шлипсом, со всеми подряд – получилась прекрасная вечеринка. Не обошлось без Мамаши Амон, она включила музыку погромче, устроила представление, станцевала, спела, достала гашиш… Вышли пакистанец с индусом: вай, май френд?.. депорт, вай? Ай-ай-ай!.. Афганец предлагал помощь: у него всюду родственники – могут приютить… Мы отказались. Сигареты, обнимания… Кому-то жали руки, звонили, пили чай, курили, курили. И было празднично и грустно, как бывает не на премьере, а на последнем спектакле в сезоне: театр закрывается, афиши смывает дождь, сдирает ветер… Кто-то принес вина, откуда-то взялось пиво. Начался спонтанный кутеж. Где-то посреди этого движения меня настиг вихрь странных ощущений: я сам себе стал казаться очень странным человеком, даже не человеком, а отражением человека, которое боится хрупкости зеркала, не личностью, а собранием лиц, труппой, которая долго играла вместе и вот-вот разбредется навсегда. Я всматривался в себя и с изумлением обнаруживал – как я не замечал этого прежде! – во мне жили и вибрировали образы, несколько сотен портретов, которые наслаивались на мою душу годами. Это были портреты меня самого, сюиты и мимические миниатюры, что я исполнил перед кем-то, как перед зеркалом.
Праздник потух так же внезапно, как вспыхнул. К пяти лагерь угомонился. Я сидел с чашкой кофе и – слайд за слайдом, пленка за пленкой – разматывал себя. Там было столько намешано! Целое собрание сочинений всяких проходимцев. Иллюзион зеркал, отразивший всех, кто промелькнул, кто прошелся по коридорам моей души. Все эти годы я, как актер, примерял маски, практиковал шутки, плакал и смеялся над собственными опытами. Я мог показаться себе то лживым, то беспредельно искренним, до прозрачности кристальным, тут же казался себе жестоким, бессердечным. Но, Дангуоле, разве моя любовь к тебе не доказывает, что я всё искупил?.. my love is my only saving grace[93]…
Мелькнули фары; как уговорено, подъехал дьячок. Не включал дальний свет, не стал въезжать в лагерь; предосторожности не помешают – да-да, конечно…
В наших глазах безумная грибная митота. Он решил, что так нас переварил страх.
Помог погрузить вещи и повез на север, где нас ждали церковники. Дорога была длинная, большую часть пути спали. Я выходил платить за бензин, еще и еще за бензин, еще и еще сандвичи и сок. Фордик был мал, но бензину жрал от души, только заливай! Мы устали питаться всякой дрянью в придорожных кафешках, где он останавливался (я ему говорил, что надо бы остановиться и затариться в магазине, на всю дорогу, но он не соглашался).