– Это ордер, – сообщил он. – Ордер на ваш арест как основных свидетелей по делу об убийстве. Настоящим я привожу его в действие. Хотите ознакомиться?
Я повернулся к Вульфу. Торжественно заявляю, что в течение целых десяти секунд он ни разу не моргнул. Потом он открыл рот, но выдал всего одно короткое слово:
– Нет.
– Я хочу, – сказал я и протянул руку.
Грум передал мне ордер. Документ был составлен по всем правилам, даже наши имена не переврали. Подпись судьи читалась примерно как «Бимньомр».
– Похоже, настоящий, – доложил я Вульфу.
Он не сводил взгляда с Грума.
– Даже не знаю, как это назвать, – ледяным тоном изрек мой босс. – Самодурством? Наглостью? Тупостью?
– Вы не в Нью-Йорке, Вульф. – Грум старался не показать, какое удовольствие доставляла ему ситуация. – Это Олбани. Я еще раз спрашиваю: хотите вы что-то изменить в ваших показаниях или добавить?
– Вы на самом деле собираетесь привести этот ордер в исполнение?
– Я уже это сделал. Вы арестованы.
Вульф повернулся ко мне:
– Какой номер у мистера Паркера?
– Иствуд шесть-два-шесть-ноль-пять.
Вульф встал, прошествовал вокруг стола к стулу, который недавно освободил Хайатт, сел и взялся за телефон. Грум подскочил следом, сделал шаг, замер и остался стоять на месте, сунув руки в карманы. Вульф произнес в трубку:
– Звонок в Нью-Йорк, пожалуйста. Иствуд шесть-два-шесть-ноль-пять.
Четыре часа спустя, то есть в шесть вечера, нас все еще не отпустили. Конечно, я уже бывал за решеткой, но вместе с Вульфом – никогда. Насколько мне известно, для него это был первый опыт подобного рода.
На самом деле за решетку мы не угодили. По крайней мере, перед глазами она не маячила. Нас закатали в камеру предварительного заключения, которая при близком знакомстве оказалась не так уж плоха. Если не считать засаленных стульев и запаха – воняло там, как в госпитале посреди джерсийских болот. Тут даже имелась отдельная уборная в угловом закутке.
При нас неотлучно находился полицейский. Очевидно, он видел свою цель в том, чтобы мы не избежали электрического стула, покончив с собой прямо в камере. Когда я сказал ему, что мы готовы заплатить доллар за вечернюю газету, он открыл дверь, высунул голову в коридор и крикнул кому-то, что нужна газета, но пост свой не покинул. Никакого риска.
Вскоре после водворения под стражу нам было предложено заказать еду. Я попросил два ржаных тоста с говяжьей солониной и кварту молока. Вульф от предложения отказался, а ведь он с десяти утра не имел во рту ни крошки, только выпил кофе. Даже не знаю, решил ли он объявить голодовку или просто был слишком взбешен, чтобы есть. Принесенные мне тосты на поверку оказались пшеничными, а солонина – ветчиной, причем неважного качества. Молоко меня устроило.