У самой Си голос вовсе не был таким неприятным, как ей казалось. Она часто играла на рояле и пела вместе с нами. Однажды она разозлилась на меня за то, что я сфальшивила. По мнению Си, я пропустила через голосовые связки слишком много воздуха. «Ты должна уметь их контролировать», – сказала Си. Но это оказалось не так просто, ведь я понятия не имела, где расположены эти самые связки. Со связками было как с совестью: невозможно было понять, где они находятся. Тем не менее я попыталась. Как и следовало ожидать, у меня ничего не вышло. Си с сожалением констатировала отсутствие у меня певческих данных.
Впрочем, я давно уже знала, как выглядит совесть. В моем представлении она походила на белый прозрачный мешок. И когда человек, например, лгал, в мешок попадало черное семечко, пока в конце концов ткань не начинала казаться совершенно черной. А за тем, чтобы этого никогда не произошло, следила моя мама.
В одной из папок Си я отыскала письма, которые посылала бабушка родителям дедушки из Сурабаи в Стокгольм. Это было в то время, когда Си только-только появилась на свет. «Мы гордимся своим первенцем, – писала она по-английски, – пусть даже кожа у ребенка не такая белая, как нам бы хотелось».
«Цвет глаз колеблется между голубым и карим, – сообщала бабушка. – Мы еще не знаем, какой оттенок установится окончательно». И еще через несколько недель: «Глаза, по-видимому, будут карими. Кожа – коричневатой, по счастью, только слегка». Спустя еще пару месяцев последовал окончательный вердикт: «У малышки карие глаза и смугловатая кожа. В остальном же она очень мила».
К письму прилагалась фотография маленькой Си, сделанная в саду в Сурабае. На девочке с угольно-черными локонами – белое кружевное платьице и крохотные сандалии. Одной рукой она поддерживает кошку, которая беспомощно перевешивается через ее плечо. Другой сжимает черную лакированную сумочку. На заднем плане виднеется калитка, через которую она проходила с Йетти.
Это был действительно очень милый ребенок. Си смотрела прямо в камеру. Сколько лет ей тогда было, четыре или пять? Лицо оставалось серьезным, без тени улыбки или детского кокетства. Глаза походили на два бездонных колодца. В них можно было провалиться, прямо в детство Си.
Я прекрасно помню тот вечер, последний для Уллы и ее мамы в Эльхольмсвике. Бабушка позвала меня проститься с ними. Дом казался покинутым. За окнами столовой, с деревянными статуями в нишах, беспокойно шелестели деревья. Воды озера Меларен серебрились в холодном лунном свете. После ужина стол на львиных ножках стоял пустой.