Усадил я старуху с лисой, вытащил бумагу — не обойную, а свой собственный командирский блокнот, еще с фронта, вынул карандаш, жду. Что у нее? Ограбление? Бандитский налет? А может, убийство, как у Арвида? Скажем, сестру задушила из-за этой самой лисы. А что — вполне!
И вот она произносит:
— Пух!
Я сообразил не сразу. Сначала мне показалось, что она хочет рассказать какую-то сложную историю со стрельбой и жертвами и начинает, хоть не совсем внятно, зато образно: «Пух!» В смысле — стрельба.
Но старуха тут же разбила вдребезги все мои кровожадные иллюзии.
— Пух! — повторила она. — Эта дрянь пух у меня ворует из перины.
— Что за ерунда! — опрометчиво вымолвил я.
Старуха оскорбилась, выпрямилась с достоинством.
— Ах, ерунда? Считаете, ерунда? А знаете, сколько стоит пух на базаре? Попробуйте подушку купить. Семьсот рублей, самое малое, если еще найдете. Хорошенькая ерунда!… Вот я тут официальное заявление написала, прошу ее арестовать.
И вытащила откуда-то из-под лисы целую бумажную простыню, исписанную крупным размашистым почерком. Фрол Моисеевич упал бы в обморок, если бы увидел такое количество испорченной бумаги. Впрочем, оборотная сторона осталась чистой.
Проклиная втихомолку и Фрола Моисеевича, всучившего мне эту гнилую «семечку», и проклятую пух-старуху, я стал читать заявление. Целый детективный роман с тайной слежкой, подозрениями и версиями. Положительный герой — мадам Барковская, сидящая против меня. Отрицательный — ее соседка по комнате, учительница из Ленинграда, прикидывающаяся инвалидом, а на самом деле специально испортившая себе сердце, чтобы время от времени, ссылаясь на приступ, оставаться дома и в отсутствие мадам Барковской распарывать перину, принадлежащую последней, вытаскивать оттуда по горстке пушинок — когда понемногу, заметить труднее, у злодейки-учительницы все продумано! — и зашивать вновь.
Интереснейшее дело! Дождался…
— Посидите здесь. — Я озлобленно смотрел в немигающие желтые лисьи глаза. — Нужно посоветоваться с товарищами.
Старуха с достоинством кивнула, милостиво разрешая мне удалиться.
Фрол Моисеевич, едва завидев меня, отчаянно замахал руками.
— Вы ее послали?…
Не дал договорить, предостерегающе приложил палец ко рту. Я невольно понизил голос:
— Она же форменная ненормальная!
— А что делать?
— Как что? Выгнать.
— Соображаешь, что говоришь? Это же Барковская, известная кляузница. Выгоним — а она прямым ходом к начальнику, к прокурору, в горком, напишет в газету. И мы будем бегать, доказывать, сочинять объяснительные… Нет, нет, надо тянуть время. Единственная возможность. Обещать ей что-нибудь, лишь бы умотала. Ты уж придумай. Голова незабитая, свежая.