***
За ни с чем не сравнимое, совсем как в рекламе, удовольствие от вождения, Пантелеймон расплатился двумя предынфарктными состояниями подряд. Первый раз его сердце, сорвавшись с привычного каната, рухнуло куда—то в подбрюшье, когда наперерез колонне, в которой ему отвели место примерно посередине, ринулась полицейская машина с включенной мигалкой. Пантелеймон видел, как цепочкой засветились стоп—сигналы у едущих впереди машин и заранее сбросил скорость. К счастью, тревога оказалась ложной. И хотя полицейские умчались так же неожиданно, как и появились, сирена еще была слышна с минуту, растворяясь в этом сумасшедшем и тревожном вечере одновременно с взбесившимся барабаном в груди Пантелеймона.
Во второй раз он сам едва не оплошал. Пропустил поворот, хотя видел все – и то, как головные машины ныряли вправо одна за другой, и то, как его поводырь, серебристый мерс, успел проскочить на зеленый сигнал светофора. Ждал Пантелеймон недолго, отсчитывая пятнадцать секунд вместе со светофорным табло, но порядок уже был нарушен – и в колонне, и в его мыслях. Мерседес Пантелеймона оказался во главе второй части колонны, и стоило засветиться зеленому, Берку рванул с места и проехал перекресток, не сворачивая направо. Было конечно все – и симфония из автомобильных, совсем как на молдавских свадьбах, гудков, и нога Пантелеймона, соскочившая с акселератора на педаль тормоза, и еще – задняя передача, которую он нашел с четвертой, что ли, попытки. Он думал, что до парома не дотянет, рукавом стряхивал пот с ресниц, падал в объятия удушающего жара и пронизывающего холода, разговаривал сам с собой, представляя, как будет объясняться за свою тупость под прицелом упрямых и безжалостных глаз.
Успокоился он уже в порту, когда машины по специальному широкому трапу, больше похожему на короткий мост, въезжали на паром и парковались на палубе в три ряда, согласно обозначенным белым меткам. Свою машину Пантелеймон припарковал третьей у правого борта, и выйдя из мерседеса, тут же столкнулся нос к носу с Энвером.
– Все отлично! – бросил тот и вдруг навалился на Пантелеймона всем телом и захрипел.
– Что за…, – успел сказать Берку прежде чем понял, что из ноздрей Энвера струится кровь.
Отступив под натиском тела вплотную к машине, Пантелеймон опустил Энвера, и тот упал, издав при падении лицом о палубу звук шмякнувшейся на паркет медузы. Из лопатки у Энвера росла рукоятка от ножа, на серой водолазке расплывалось грязно—влажное пятно. Пантелеймон поднял глаза и увидел то, чего страшнее не может быть – стоявшего напротив албанца, еще не разжавшего ладонь, которой только что убил человека.