– Здесь же совсем нет света! – сказала она, глядя на маленький квадратик неба, со всех сторон подпираемый ущельями стен.
– Зато хорошая акустика, – парировал Вересень.
Мандарин поначалу не проявил никакого интереса к гостье из Франкфурта, да и она осталась совершенно равнодушной к дурацкому парню. Лишь скользнула по нему взглядом – и все. Это было что-то новенькое, и Вересень почувствовал себя уязвленным: до сих пор знакомство с Мандарином третьих лиц проходило на ура. Оно оставило глубокий след в суровых мужских сердцах Кукушкина и Литовченко, не говоря уже о самом Вересне. Но немка…
С ней явно было что-то не так.
Презрев инопланетные кошачьи уши, она уставилась на доску, увешенную фотографиями и украшенную смехотворной Вересневской графикой.
– Может быть, чайку? – подал голос Вересень.
Вместо ответа фройляйн комиссар еще ближе придвинулась к доске.
– Что это? – спросила она, разглядывая нарисованную пальму.
– Тимбукту. Тимбукту упоминается в записке, которую Кристина Бирман написала Лоденбаху, – Вересень ткнул сначала в фотографию эскорт-девицы, затем – в имя утопленника, и напоследок – в саму записку. – Записка, честно говоря, довольно странная. Но, может, вы в ней разберетесь. Как женщина.
– Как женщина? – Миша приподняла подобие бровей.
– Если судить по тексту записки, то складывается впечатление, что этот тип… Вернер Лоденбах… Чего-то там пообещал и не выполнил. Обманул, одним словом.
– Обманул, – немка снова пошла красными пятнами. – Обманул.
В этот момент в кармане Вересня заверещал мобильник. Знаками показав комиссарше, что ему нужно поговорить, следователь вышел из комнаты, неплотно прикрыв за собой дверь. Щель была оставлена для Мандарина, который обычно ходил за Борей, как привязанный.
– Ты дома? – раздался в трубке бас Литовченко.
– Дома.
– Сплавил немчуру?.. Уж прости, что так сегодня получилось. Обстоятельства непреодолимой силы.
– Не обстоятельства, Витя. А твой косяк.
– Согласен. Но за это вызвавшим огонь на себя полагается поощрение. Презент.
– Какой еще презент?
– Сейчас увидишь. Я у тебя под подъездом стою.
В подтверждение слов Литовченко загудел домофон.
– Открывай!
Вересень нажал на кнопку и, дождавшись, когда капитан вломится в подъезд, распахнул настежь входную дверь. А дверь в комнату, наоборот, закрыл, отметив про себя, что Миша вполне освоилась и даже оседлала стул. И теперь сидит на нем, сложив руки на коленях и не отрывая взгляда от доски.
Мандарин в коридор так и не вышел.
Немудреный презент Литовченко состоял из двух огромных, – с руку – вяленых лещей, завернутых в газету и упаковки баночного пива. Лещи были отрекомендованы, как «ростовские, только с самолета, а третьего дня еще в Дону плавали».