– Здесь раньше жил Мандарин. До того, как переселиться ко мне. Устраивал концерты на всю округу…
При упоминании о дурацком парне комиссар оживилась. Наконец-то!
– У вас замечательный кот. Он очень мне помог.
– Он это умеет, да.
– А что значит – устраивать концерты?
– Ну… – Вересень смутился. – Орать белугой… В смысле – просто сильно кричать, когда чем-то недоволен. Или чего-то очень сильно не хочешь. Или, наоборот, хочешь. Или просто так, потому что настроение. Хорошее или плохое.
– Завидное качество, – Миша грустно улыбнулась. – Жаль, что люди этого не делают. Им было бы легче, да.
– Почему? Никогда не поздно начать.
– Вы думаете?
– Да. Хотите поорать?
– Не думаю, что это уместно.
– А по-моему – вполне, – сказал Вересень, и первым крикнул. – Эй!
– Эй! – эхом отозвалась Миша.
– Эй!
– Эй!
– Ага!
– Ага!
Так они перекликались целую минуту, улыбаясь друг другу. А потом Вересень врубил на полную мощь магнитолу, и в салон ворвалась старая песня Джерри Холливелл «Its Raining Man». Они подпевали ей, громко выкрикивая «Аллилуйя».
А потом музыка кончилась, и Миша, без всякого перехода, даже не стерев с лица улыбку, сказала:
– Он разбил мне сердце.
– Кто? – растерялся Вересень.
– Жестокий, хитрый и вероломный человек. Вернер. Я знала его, как Айди. И он разбил мне сердце. И заставил сделать много неправильных вещей. Это мучает меня.
– Неправильные вещи всегда можно исправить. Пока мы живы.
– Пока мы живы. Да. Когда-нибудь я расскажу вам… Если это будет уместно.
– Будет.
…Капитан Литовченко ждал их у трехметрового, ощетинившегося видеокамерами забора. За забором поблескивал хорошо промытой черепичной кровлей трехэтажный особняк. Капитан поприветствовал Мишу и Вересня кивком головы и сказал, задумчиво глядя на черепицу:
– Хорошо же некоторые люди приподнимаются на здоровье соотечественников. Чтобы я так жил!
Вересень оценивающе постучал носком ботинка по кирпичному забору:
– Нет. Ты так никогда жить не будешь, Витя.
– Да и пес с ним, – бросил Литовченко и нажал на кнопку звонка.
…Визит к жене Бартоша, Нике, занял не больше двадцати минут. И все это время Вересень пялился не на шикарную блондинку (хотя там было на что посмотреть), а на капитана Литовченко. Тот проявлял удивительный для его натуры стоицизм, оставаясь равнодушным к прелестям Ники. Прозрачные зеленые глаза, чистый высокий лоб; светлые волосы, что струились по плечам водопадом – словом, идеальные пропорции умело скорректированного лица помноженные на такие же идеальные пропорции тела, способны были взволновать любого. А уж Литовченко, каким его знал Вересень – и подавно. Даже странно, что с его губ не капала слюна вожделения, а слетали суховатые и вежливые вопросы. Более того, время от времени капитан скашивал глаза на Мишу, как будто ища у нее одобрения и поддержки.