— Напрыгался? — зевнув, поинтересовался я. — Ну, пошли.
Начальница была готова лопнуть, как полная ампула в печке, от гнева. Даже шерсть её встала дыбом. Хвост наотмашь колошматил по жести капота.
— Шурка, я откажусь с тобой работать! Вали на линию вкалывать! Мне не нужен дохлый фельдшер! Труп мало того что воняет, так ещё и ящик носить не может!
— Не может, говоришь… А я что делаю?
— Что ты сказал?!
— Ничего. Прости. Устал, наверное.
Я выловил из-за кислородного баллона склянку с виски. Скрутил пробочку. Сделал большой глоток, сплюнул на пол. Закрутив аккуратно, убрал на место. Закурил.
Мышка, насупясь, следила за моими манипуляциями. Дёрнула ушками:
— Не нравишься ты мне что-то последнее время, парень.
— Ты думаешь, я себе нравлюсь…
А сырая хмарь после твоего отлёта на много дней сменилась ясным синим небом и почти летним ласковым теплом. Только не радовало меня солнышко становилось ещё хуже. Да и обманчиво солнце осени — холодно уже ночами, и копится в низинах тяжёлый сырой туман.
Недолго допекал я семью своим необъяснимым для них депрессивным настроением после расставания с тобой — на дежурстве, возвращаясь из далёкой областной больницы, въехал в такую вот густую пелену тумана, и он поглотил меня, унеся из мира моей семьи, из мира моей любви, моего пропавшего счастья…
Патрик нацелился выбивать дверь плечом, но, вовремя заметив, что она открывается наружу, одумался.
— Ну, что теперь? Уехать же мы не можем.
— Да уж куда тут уедешь! Зав. отделением персонально заявку давал, чёрт его дери вместе с его разлюбезным психом!
— Ладно, не мытьём, так катаньем.
Я сбегал в машину за автоматом, оставив Рат дозваниваться в полицию вызвать их опечатать после взлома квартиру. Стук вибрирующего в моих руках оружия и гуд металла замка под ударами пуль больше всего напоминали работу по асфальту отбойным молотком. Замок продержался недолго, лопнув с дребезжащим звоном, и пилот рывком распахнул дверь, едва не набив мне шишку.
— Я никуда с вами не пойду!
Опять «не пойду»! Третий за день! Да сколько ж это будет продолжаться?!
Окружающую нас грязь затхлого жилища душевнобольного затянула красная пелена. Ребристый кожух тяжёлого ствола «песчаника» гулко хлопнулся мне в ладонь. Затрещал флажок предохранителя, опускаясь со стопора щелчок за щелчком: Одиночные… Короткие очереди… Непрерывный огонь… Упёрся в выступ ограничителя.
Указательный палец нащупал спусковой крючок. Почему он в сечении трёхгранный? Разве плоский будет не удобнее? Мягко повёл назад…
Я очнулся со страшной головной болью. Люси, шипя и извергая ругательства, щекотно бегала по моей башке, кутая её в целый ворох бинта. Бумажного цвета больной с мокрыми между ног портками забился в угол, выпучив глаза и зажав коленями трясущиеся ладони уже закованных в железо рук. Не слишком отличающийся от него видом водитель шумно хлебал воду прямо из-под крана, отбивая на распылителе зубами чечётку.