Про бабульку. Кто не знает, что такое одиночество, тот вряд ли поймёт. Нескончаемая череда серых, однообразных дней, которые нечем заполнить. Отсутствие не просто родной души рядом, но вообще живого человека, к которому понадобилось бы обратиться, хотя бы и с пустяком. Немощь, насилу дающая обслужить самое себя, плюс — нищета… Старушка вешалась трижды. Два раза её успешно вынимали из петли случайные люди, на третий, справедливо решив, что прослеживается определённая тенденция, захотели познакомить её с психиатром. Люси долго не разговаривала:
— Ведь грех это, бабушка. Ты ж веруешь, поди.
— Грех, как не грех, — с достоинством отвечала та, подслеповато, щурясь понять, с кем беседует, — а жить так, как я, не грех? Кому я нужна?
— И не страшно ж тебе было руки-то на себя накладывать?
— Вперёд страшно, а потом я привыкла.
— Ну, поехали…
Борух Авраамыч отсутствовал. Приём вела пожилая высокая дама с благородной осанкой и шикарной седой косой, уложенной короной вокруг головы. Она внимательно оглядела странгуляционный рубец на шее старушки и, пренебрегая нашим сопроводительным листом, увлекла её в глубь приёмного покоя, поближе к чайнику и накрытой кружевной салфеточкой тарелочке с чем-то румяным и аппетитным.
Мы убыли во двор ожидать вердикта на свежем воздухе. Люси развлекала меня местными рассказками:
— …как покойник. Только дух сивушный кругом. Алёнка давай его глядеть, не в коме ли. Зрачки смотрит, давление меряет, ну и прочее. Хлопочет, а этот сидит у ящика, на неё таращится. Девчонка ладная, а погода жаркая, халатик коротенький на голое тело. Она так повернётся, сяк наклонится. Глазёнки-то у него поразгорелись, похоть взыграла, он ручонку-то шаловливую ей под халат и запустил. Больной вмиг ожил, хвать за топор и ну их по дому гонять! «Ах вы, изверги, — кричит, — я тут с ангелами уже беседую, а вы у моего смертного одра блуд учинили!» Насилу ноги унесли да давай нашу бригаду на помощь кричать, белая горячка, мол… А сходи-ка ты, Шура, посмотри, что там с больной, — спохватилась моя маленькая начальница.
Я нырнул в прохладу приёмного покоя. Беседа нашей старушки с доктором неспешно текла к обоюдному удовольствию. Дрожал янтарный чай в высоких стаканах, блестела на блюдечке горка колотого сахару. Бабулька прихлёбывала мелкими птичьими глоточками и погружалась всё глубже в дебри своей генеалогии. Похоже, перебирались уже четвероюродные заборы старушкиного плетня. Врач, согласно кивая, жевала пышный пирожок. Надолго обосновались.
Выбрел обратно, щурясь на дневное светило. Мышка вопросительно глянула на меня.