Как видел огни и извергающие жидкий горящий камень горы, и как тонула на западе земля, плита за плитой разламываясь и уходя в свистящий пар и холодные горы волн.
Как стронулись от гибнущих равнин целые народы.
Видел он также и будущее аш-Шарийа – войны, пожары и бедствия. Нашествия, раскол и мятежи, гибель городов и посевов. А затем – тишину и спокойствие, траву на развалинах некогда величественных твердынь, зеленеющие рисовые поля и новые города, жители которых не помнили имен тех, кто построил прежние дворцы и замки. Солнце всходило и заходило над миром, пели с альминаров, рупором сложив ладони, люди, и казалось, что это зовет сама земля – огромная, просторная, иссеченная горами и реками земля аш-Шарийа лежит навзничь и кричит в белесое, выцветшее от палящего солнца небо – Велик, велик Всевышний! А потом смиренно просит о чем-то своем – Раббана атина… Помоги. Помоги нам, Величайший… И так век проходит за веком.
Но тогда, да и потом, пять, десять, двадцать лет спустя вся эта мудрость, и все всеведение, и вся проницательность взгляда казались ему сущей глупостью и незначительным пустяком.
В середине сердца он знал лишь одно слово. Для ночи и для себя.
Дуновение.
И, произнеся его, удалялся от мира чувств, никем не понятый – впрочем, в понимании он не нуждался.
Ах да, вспоминал аль-Мамун на следующий день, когда к нему снова приступали с вопросами.
Как же мы оттуда вышли… Да, конечно. Мы. Я и Тарик.
Как вышли, говорите? Да очень просто.
За мной в тот сад пришел аль-Хидр. Да, тот самый. Указующий дорогу и показывающий путь. Да, да. Тот самый. Тот, кого в Хорасане называют Зеленый Хызр.
* * *
– …Эй, эй! Челове-еек! Просыпайся! Просыпайся, ленивый смертный!
С трудом разлепляя веки, – ресницы слиплись от слез, оказалось, он плакал от счастья не только во сне, – аль-Мамун тер кулаками глаза.
А приподнявшись, увидел старика в стеганом ватном халате. Некрашеная жидкая борода дергалась под недовольно жующими губами.
– Ну?! Сколько мне еще с тобой возиться! И таскать твоего полоумного самопожертвенного убивца!
Зеленый ореол мягкого, нежного света окутывал аль-Хидра с головы до ног. От венчика встрепанных волосенок вокруг внушительной лысины до подошв грубых деревенских башмаков.
Пожилой неряшливый феллах в сиянии ангельской силы нахмурился, собирая глубокими морщинами лоб:
– Ну? Где твоя почтительность, о смертный мальчишка!
Выйдя из ошалелого оцепенения, аль-Мамун обвалился в земном поклоне:
– Мир тебе от Всевышнего, о шейх!
Над головой забормотало и захихикало:
– Воистину мир… хи-хи-хи… а ты везучий, человек по имени Абдаллах…