Джунгары восторженно заорали, размахивая в воздухе шапками и нагайками.
На месте воротных укреплений Куфы лежали две кучи щебня – с широким проходом между ними. За страшными, как после землетрясения оставшимися осыпями были видны мельтешащие, орущие в панике люди.
Всадник на бледно-сером коне вновь поднял меч. И резко выбросил его вперед в молчаливом приказе – в атаку.
Уже сидевший в седле Элбег счастливо завыл и отмахнул знаменосцам.
– Не мучить, не калечить, не щадить – приказ Повелителя! Смерть черному городу!
– Сме-е-ерть! – счастливо отозвались за его спиной тысячи глоток.
В кажущемся беспорядке войско пошло на приступ, на ходу выстраиваясь клином в идеальный, веками отработанный джунгарской конницей строй, каким еще прадеды нынешних воинов врывались в обреченный город.
Грязный всклокоченный мальчик стоял и тихо улыбался – мимо него, набирая скорость, проскакивали всадники. Весело хохоча, один пустил лошадь шагом и дружелюбно протянул руку: давай, мол, в седло. Мальчик вдруг осмысленно, зло улыбнулся – и протянул в ответ черную ладошку.
* * *
Отпихнув в сторону чью-то отрубленную руку в наруче с богатой золотой чеканкой, Толуй принялся ладонью расчищать плиты: пыль, нанесенная сапогами грязь, натекшая из-под трупов кровь не давали рассмотреть пол как следует.
Внутри Пятничной мечети свод оказался низким – и сплошь кружевным, алебастровым, пускающим звонкое, гуляющее эхо. Цокот копыт мешался со стонами и вскриками раненых.
– Слышь, Хучар, тряпку дай, да?
Приятель пожал плечами и дернул с лежавшей вниз лицом женщины черный платок.
Толуй, кривясь и морщась, – за день намотался и намахался, а возраст уже подпирает, – присел и принялся расчищать плиту перед собой. Яркая, нездешняя зелень камня и головокружительная, как в степи на траве, волна прожилок заставила его заорать:
– Слышь! Малахит! И вправду малахит! Детям расскажу, внукам расскажу, такое богатство видел!
Из ближних ко входам залов послышался гомон – и быстрый дробот копыт:
– Хей! Хей! Шевелись, шевелись, землеройки! Ха!
В лабиринте серо-белых колонн замелькали конные силуэты.
Элбег под львиным, хатибским знаменем прогарцевал мимо. Панцирная десятка его личной охраны гнала перед собой двоих пошатывающихся людей.
– Ха! Шевелись, скоты!
Молодой хан крутил головой – красивый шлем с оковкой уже снял, держал под локтем, намокший от пота пурпурный платок болтал концами на затылке:
– Эй, Толуй, говорят, Сейид здесь, не видал?
Старый джунгар лишь мотнул седыми усами в сторону золотого с бирюзой михраба: перед переливчатой нишей застыла высокая фигура в кожаном кафтане воина Движущейся гвардии. Коричневая кожа панциря терялась на фоне ядовитой малахитовой зелени, сверкающей позолотой вязи и ряби цветных изразцов.