Но переодеваться он не стал. Вместо этого он вежливо попросил придворных покинуть его опочивальню и с доброжелательной улыбкой закрыл дверь, после чего, судя по долетавшим из комнаты звукам, перебил все хрупкие предметы в комнате.
Через некоторое время шум прекратился и они услышали, как поворачивается ключ в замке. Царь повернул ручку и распахнул дверь, после чего вернулся и встал посреди комнаты. Слуги нерешительно просочились в разоренную спальню. По всему ковру были раскиданы обломки разбитых стульев. Занавеси над кроватью свисали оборванными лохмотьями.
— Я сдеру кожу с любого, кто сообщит о происшедшем царице.
Царь говорил тихо. Слуги поежились и страшно занервничали.
— Ваше Величество, — сказал Ион.
Казалось, царь не слышал его. Ион облизал губы и сделал вторую попытку.
— Ваше Величество, — прошептал он.
Царь повернулся и посмотрел на него бесстрастно.
— Я уверен, что… Уверяю вас, никто не скажет ни слова.
Царь провел рукой по лицу.
— Здесь надо прибраться, — сказал он. — Я переоденусь в гардеробной. Клеон и Ион помогут мне. Остальные… — он посмотрел на обломки. — Уберите все, что можно убрать.
— Священные алтари, — прошептал Ламион, когда царь вышел. — Неужели он думает, что хоть кто-то во дворце не слышал его?
Филологос пропустил через пальцы лоскуты бархатного занавеса. Столбик кровати был изломан, словно по нему долбили киркой. Из резной поверхности были вырваны куски древесины. Отверстия оказались на удивление глубокими.
— Никто не узнает подробностей. Только не от нас.
— Вот именно, — согласился Иларион.
Филологос задумчиво сунул в отверстие палец.
Придворные начали собирать обломки стульев. Потом они беспомощно посмотрели на стену, разукрашенную пятнами разноцветных чернил. Бронзовые чернильницы валялись на ковре. Осколки фарфоровых хрустели под ногами. Одна из чернильниц, вырезанная из малахита, лежала на боку около плинтуса. Она оставила глубокую вмятину в оштукатуренной стене. Поверх бумаг царя были рассыпаны многочисленные письменные принадлежности. Ручки и перья, бумаги и пресс-папье, которыми он прижимал края свитков, красноречиво свидетельствовали о силе царского гнева.
Придворные мысленно сопоставили предоставленное их взору доказательство с безмятежными манерами царя, когда он вернулся после встречи с Гиппиусом.
— Нашему маленькому царю не нравится, когда покушаются на его жизнь.
— Он сердится не на то, что кто-то пытался убить его, — резко возразил Филологос.
— Откуда ты знаешь, Фил, дорогой?
Филологос был достаточно любезен, чтобы снизойти до объяснений.