На самийа хмуро поглядывали. Сумеречник, не обращая внимания на злые шепотки и ропот, упрямо повторил:
– Я говорю, что это вранье. Нет такого курса, чтобы динар стоил тридцать.
– А ты почем знаешь?
Вот зря он ввязался в этот спор. Но теперь-то что делать? Пришлось развернуться и подойти поближе.
Самийа по-прежнему глядел в землю:
– Корабельную подать уже собирали – зимой. И ее размер – не динар с шатра. А серебряный дирхем с очага. И еще. Ты ашшарит?
Вот это совсем хорошо – сумеречник спрашивает Салмана ибн Самира о его родстве!
– Да ты кто такой?..
– Вы – верующие ашшариты? Или язычники?
– Да как ты…
– Если вы – верующие, то никто не может забрать и продать ваших людей – ни в счет подати, ни в счет долга. Это против закона.
Разбитая морда злобно скривилась. Салману почему-то полезла в голову мысль: надо же, как у него силы есть на ногах держаться, человека так отмутузь – он неделю не встанет…
– А тебе почем знать? – встрял в разговор сын Мустафы, Аяз.
Ну хоть кто-то умный нашелся…
– И последнее, – мрачно процедил самийа. – В Хайбаре всего сто пятьдесят гвардейских копий. И каждое из них должно находиться на своем месте – граница. А вы говорите, что в кочевье пришло пятьдесят всадников в полном вооружении. Треть хайбарского гарнизона в трех фарсахах от Хайбара? Собирают подать? Такого не может быть, потому что этого не может быть никогда.
– Так, – строго сказал Салман ибн Самир. – Ты нам голову не морочь. Хочешь чего сказать – говори враз, четко и по существу. Ну?..
Самийа сплюнул темной от крови слюной и пробурчал:
– Да пожалуйста. Я хочу сказать, что те, кто сейчас разоряет ваше кочевье, такие же халифские гвардейцы и катибы, как я – ятрибский имам.
Салман ибн Самир сурово кивнул:
– Едем. Посмотрим, сколько в твоих словах правды, о бедствие из бедствий.
* * *
Расползавшиеся среди каменистых холмов шатры быстро погружались на дно ночи – пустыня уходила во тьму, словно и не горело только что красным небо на западе. За спиной над изломанным горизонтом еще тлело розовато-желтое, но тени всадников уже растекались чернилами.
В становище орали, голосили и жгли факелы. И костры. Над кострами вились высокие, остро пахнущие мясом дымы. Ревели от смертного ужаса верблюды.
– Эти незаконнорожденные режут наш скот… – тихо пробормотал Аяз, сжимая в кулаке плеть.
Шейх мрачно харкнул, как рыкнул, и ткнул верблюда палкой. Тот, вихляясь, зашагал вниз по склону.
Навстречу выбежала целая толпа стонущих женщин. Паруся покрывалами, они семенили, переваливаясь, словно потешные нелетучие черно-белые птицы, которых Тарегово племя часто видело во льдах крайнего юга. Правда, среди топочущих фигур не мелькало белое – на них шла стая совершенно черных пингвинов.