Она плачет. Она опять плачет. Девочке уже пятнадцать лет. Сколько времени потрачено, сколько сил. Наконец, теперь можно будет от нее освободиться. Замуж она не хочет! Обнаглела. Как будто ей решать. Раздражение возрастало, сквозь слова из его груди практически вырывалось глухое рычание отчаянного зверя. Она нарушала его мир, мешала ему, занимала его пространство.
Свадьба дочери. Странное какое-то слово. Как будто оно имеет какой-то смысл. Наконец-то.
Дома пусто. Женщина ушла к своей дочери, помогать. Как будто жизнь требует помощи. Она нуждается только в свободе, тишине, покое. Наконец в доме тихо. Пусто. Печь можно не топить, позволяя сырой ночной прохладе заполнить помещение. Глубоко вздохнув и набрав полную грудь воздуха, он вернулся в избу, которая показалась ему светлой и просторной, какой и была до появления человеческих правил. Он пожил по людским законам – женился, обзавелся потомством. Теперь – покой. Стук в дверь вызвал злобное раздраженное рычание внутри него. Опять кто-то посягает на его территорию… Жаль, что в человеческом обществе нельзя убивать… Сделав вид, что не услышал стук, он кинул на пол меховую подстилку и улегся спать…
* * *
Аурелия вскочила. Странный сон напугал ее несоответствием картинки и ощущений. Внутри – она чувствовала себя зверем, снаружи она была мужчиной. Мысли постепенно уложились в ее голове и просигналили о главном – о животном инстинкте защиты территории. О невозможности привязать хищное животное. Остальное ускользало, отпечатываясь разными незнакомыми до этого ощущениями. Девушку знобило. Она поняла всех. Ангела, который плакал от страха и боли в раненом крыле посреди ночного леса. Волчицу, которая собиралась его убить. Мужчину, который жил, как человек, являясь, по сути, зверем-одиночкой. Он разрушил жизнь жене и дочери, и, может быть, самому себе, потратив на человеческие законы много лет. Нужны ли человеку такие инстинкты, девушка не знала, но смогла понять их всех.
Сидя ночью перед догорающей свечой, она подумала о том, что внутри нее живет, наверное, тот же инстинкт. Не зная, как его описать, она чувствовала, что он был родным и естественным для той ее части, которая начала просыпаться. Что пробудило эту часть ее натуры? Жалость, когти ночного охотящегося зверя или глухое хищное рычание в тени густых ветвей? Как будто она заглянула за изнанку картинки, узнала, что можно не только жертвовать, но и брать, спасать жизнь и отнимать ее.
Почему-то Аурелия вспомнила о Борге, об удивившей ее когда-то холодной жестокости, об отсутствии сомнений, каком-то непонятном спокойствии и понимании чего-то ускользающего от нее самой. Каким бы он был зверем? А какой была черная птица, растерзавшая его однажды? А какой была она сама, осуществив ее казнь?